(усмехается)

(смеется)

«О-о, вы на Масяню похожи» — да на кого еще, блин, я могу быть похож.

(музыкальная заставка)

— Автолюбитель, стой. Стой, автолюбитель.

— Ну че, водила, едем? Сто рублей дам.

— Заходите.

— Ты новости, че, вообще не читаешь?

Все население разделили четко пополам.

Половина лежит, половина сторожит.

(смеется)

Кстати, Лохматый попал сторожить.

— Че, правда? И кого он сторожит?
«На нашем канале только российские сериалы 24 часа».

(голоса в телевизоре)

«Дура, дура!»

— Тут квашеная капустка!

— Олег…
— Да, я.

— Мы прекрасно помним «Масяню»

по либо детству, либо ранней юности.

Но, к нашему стыду,

до этого года не все из нас знали,

что «Масяня» продолжает выходить.

А в этом году мы не только это узнали,

но еще и увидели, что «Масяня» в полном порядке.

— Да, вчера у нее был миллион.
— Подписчиков?
— Да.

— Про то, как оставаться интересным

на протяжении двадцати лет,

мы с вами и хотим поговорить.

— Это как раз у меня обычно коллеги спрашивают,

аниматоры и прочие люди, которые занимаются сериальным производством,

они спрашивают: «Вот как ты до сих пор, блин,

даже "Теория большого взрыва" столько не продержался,

потому что скучно становится».

А у этого всего есть один небольшой секрет:

надо все делать самому.

Очень просто — когда ты работаешь в команде,

она рано или поздно разваливается.
И рано или поздно
люди же развиваются в разные стороны,

и все становятся

немножечко другими с каждым годом.

Поэтому в команде работать…

Понимаешь, тут есть у меня определенная теория по этому поводу.

Дело в том, что

как бы современные технологии

подходят к тому,
что скоро кино сможет делать один человек.

То есть, есть уже софт, чтобы делать

толпы, есть уже софт, чтобы делать катастрофы,

чтобы делать гигантские волны, землетрясения.

И в конце концов человек сможет

полное голливудское кино сделать один.

И это будет как раз самым стильным,

потому что когда человек один работает,

то он может соблюсти полную стильность картинки,

то есть изначальный замысел,

полностью его создать

и полностью, в одном стиле, сделать и озвучку,

и картинку, и актерскую игру.

И актеров не будет — будет, естественно, 3D,

которое будет ничем не отличаться
от живого человека.

Я как бы нахожусь на острие творческого процесса.

По многим параметрам.

Например, я работаю один полностью:

и сценарии делаю сам,

и озвучиваю сам, и весь монтаж делаю сам, —

и поэтому получается такое одно стильное,

заранее задуманное произведение, которое

не представляет из себя лоскутное одеяло, как обычно.

— Немного Антоном Птушкиным повеяло сейчас.

— Ты все свои выпуски делаешь один.

— Моя задача: транслировать те эмоции,

которые я как просто человек, который приехал в ту или иную страну, получил.

И я не верю в то, что человек,
который не был там со мной,

может это сделать, вот и все.

— Вы знаете, кто это?
— Не-а.

— Это главный Ютуб-путешественник,

и он как раз ровно год назад

рассказывал нам о том, как тяжело ему делегировать обязанности.

— А все жалуются, естественно.

Все жалуются, потому что когда работает творческий коллектив, это всегда срач.

Особенно русскоязычные.

(смеется)

— Именно русскоязычные?

— Ну почему-то как-то больше любят, да,

конфликтовать — видимо, это исторический контекст как-то накладывается.

Отстаивать свое «я»,

отстаивать свое «я» и свое видение,

естественно, все мы любим.

Или надо устраивать диктатуру.

Опять можно провести параллель.

Если нас выпускают на свободу, мы начинаем сраться.

(смеется)

(Дудь)
— Мы должны были встретиться с вами в Израиле.

Мы несколько раз пытались туда,

не побоюсь этого слова, проникнуть,

но ковид выносил планы постоянно.

— Угу.

— Поэтому мы сказали:
а давайте встретимся в Амстердаме.

Что вы делаете в Израиле, мы обсудим позже.

Амстердам — это город, где была задумана «Масяня».

— Да, я первый раз приехал
в Амстердам как раз в 2001 году.

Была такая история: я работал в Германии,

я был там художником, у меня была мастерская.

И один раз я решил съездить в Амстердам просто один,

поездить, и план у меня был примерно следующий:

я хотел приехать вечером,

ночью погулять — ну понятно, город гуляльный, ночной, —

а утром уже поехать домой,

то есть без гостиниц, денег ни хрена не было.

Вот, я приезжаю вечером.

И вдруг обнаруживаю, что все закрыто.

Совершенно мертвый город,

я иду — пустые улицы.

И причем, самое интересное,

что я вижу, что люди в кабаках есть.

То есть хозяева, кебабки, сидят они.

Мне жрать хочется, холодно, и вообще это был сентябрь.

Было уже довольно прохладно,

и я хожу по городу и не понимаю, что происходит.

Что это за Амстердам, где все закрыто,

никого нет вообще?

Все мертвое — какая-то нейтронная бомба упала?

И самое что интересное,

что смотришь — вот они там сидят в барах

и смотрят телевизор,

фантастику какую-то.

Фантастику, какой-то фильм-катастрофу смотрят.

Я думаю: «Ни фига себе, как они увлекаются!

Какой-то модный сериал идет фантастический,

что все просто закрыли вообще все?»

Настолько они прямо интересуются комиксной

фантастической культурой,

что прямо закрыли весь город, чтоб посмотреть какой-то сериал фантастический.

И я, значит, проболтался до четырех ночи,

проболтался по совершенно мертвому городу,

а потом оказалось,

я тебе сейчас скажу — это было 11 сентября.

— О-ох.

— 2001 года.

То есть, я не знал,

я ехал в поезде,
а мобильного интернета тогда еще не было.

2001 год.

Поэтому узнать не было никакой возможности.

Приезжаешь в город, выходишь — а они-то все знают уже.

Потому что они смотрят телевизор,

они все, естественно, тут же город весь закрылся.

Началась катастрофическая реакция на происходящее.

И смотрели они вовсе не фантастический фильм, как ты понимаешь.

— А новости.

— Да, они смотрели новости.

Но естественно, через окно когда смотришь,

ты видишь и думаешь: «Фантастику смотрят».

И я где-то с четырех часов

просто сидел на парапете где-то,

покуривал

и как бы просто думал,
чем таким заняться интересным.

«Может быть, надо заняться все-таки фантастикой?

Какой-то комиксной культурой?»

Примерно такое происхождение странное,

получилось наоборот, да?

Из катастрофического события

крайне неприятного для всего мира —

для меня получилось ровно наоборот.

— У вас есть великая серия

«Царь@ру»,

которая вышла в 2013 году.

— Угу.

— Но под которой и сейчас можно найти комментарии

«Это что, вчера опубликовано?»

— Сегодня царь подписал закон

о запрете пропаганды рыжизма.

С сегодняшнего дня всякое упоминание

нетрадиционного цвета волос

является уголовно наказуе-ма-мы-ным».

— Хрюндель, слышь, опять новый прикол.

Теперь прежде чем хоть что-нибудь

написать в интернете,

нужно брать справку в собесе с разрешением.

— На самом деле сценарий был еще раньше написан,

у меня еще, пока я в Питере же был,

был комикс такой, маленький комикс.

А потом из этого выросла серия, то есть

на самом деле было видно
еще в начале 00-х, куда все идет.

— Если кто-то не в курсе, серия,

вот эта серия, ее обязательно надо посмотреть будет, очень жутко.

Но и смешно при этом.

Она про то, что в России запрещено все.

— Да, ну люди как бы решили не париться больше,

выбирая каждый раз, что запретить.

И просто запрещают все — в таком случае, как бы,

не нужно уже больше подводить под статью,

выбирать тему, еще что-то — просто

делал хоть что-то — значит, уже виноват.

(смеется)

Априори это называется.

Ну это ж карикатуры,

это ж карикатура на самом деле.

Ты берешь, что происходит, ты чувствуешь что-то,

нарастает количество запретов — и ты

просто доводишь это до абсурда.

Так делает анимация, так делаются мультфильмы.

Ты доводишь то, что есть

и кажется нормальным, до абсурда.

И в таком случае ты видишь это со стороны.

Видишь, к чему это идет.

Таким образом можно прогнозировать будущее даже.

Вот эта формулировка очень хорошая: довести до абсурда.

А в России-то идеальная формулировка.

Потому что абсурд уже начинает доводить тебя.

— Даже в такие непростые времена, как сейчас,

очень важно находить для себя новые возможности.

Для этого бывает полезно перезагрузиться

и посмотреть на все вокруг

свежим взглядом.

Например, с помощью путешествия.

Нам с Серегами в этом помогает работа.

Движение — важнейшая часть нашего ремесла.

Вместе с героями «вДудя»

мы регулярно отправляемся в интересные места,

чтобы зарядиться новыми знаниями

и впечатлениями.

Во время таких поездок

мы часто проживаем опыт,

который помогает раскрыть героя с новой стороны.

А иногда мы узнаем что-то новое

и про самих себя.

Поэтому в этот раз мы вместе с «Л'Этуаль» и Boss

делаем конкурс про путешествия.

В этом году мы разыгрываем

пять поездок на зимние каникулы для всей семьи

в то место, куда очень любим приезжать сами —

в Красную Поляну.

Присоединиться к нашему конкурсу

и побороться за призы может каждый.

Для участия достаточно купить

любой аромат Boss в магазинах «Л'Этуаль»

с 1 по 31 декабря

и зарегистрировать чек на сайте Letu.ru.

Каникулы в Красной Поляне будут разыгрываться

каждую неделю, а еще можно выиграть

полезные призы для путешествий.

Все подрбности — по ссылке в описании.

Переходим, присоединяемся

и открываем для себя новые возможности

в новом году.

(шепотом)
Вперед!

— Вы часто пишете в Амстердаме.

— Да, я рисовал картины здесь и до этого,

начиная с 2000-х годов,

в 2001 я первый раз приехал и понял, что здесь можно

очень хорошо рисовать.

Чем хорош Амстердам,

опять же, почему я предложил тебе здесь встретиться —

потому что у каждого человека есть некий уровень тревожности внутри.

То, что по-английски называется anxiety, да?

То есть, ты должен немножечко следить за происходящим.

— Бдительность.
— Бдительность, да.

И есть вот такой уровень напряга у каждого человека.

И каждый город характеризуется определенным уровнем напряга.

То есть, в России ты должен быть все время немножко на нервах.

Немножечко должен следить.

Я, допустим, родился в Веселом Поселке.

Поэтому я с детства привык, что нам нужно как бы…

— 9 из 10? Или 10 из 10?

— По меркам…
— Давайте рейтинг сделаем.

— Можно сделать такой рейтинг.
— Питер?

— Питер где-то восьмерка из десяти.
— Так.

— Москва?

— Москва чуть пониже, ты знаешь, чуть пониже.

— 6–7?
— 6–7, наверное, да, уровень напряженности.

— Тель-Авив, допустим, Израиль,

ну там очень разные места, естественно, есть.

Есть пасторальные места,
есть очень беспокойные места.

Там трудно поставить одну оценку.

А вот Амстердам где-то буквально единичка–двойка.

То есть уровень тревожности и беспокойства,

вот этого психологически чисто состояния,

которое, кстати, является причинами стрессов,

всех болезней и всего на свете…

А вот здесь этот уровень тревожности почти нулевой.

Потому что здесь, в принципе,
очень комфортная атмосфера

для всего: для творчества, для гуляния, —

тебе нечего бояться.

Нечего бояться.

То есть, это город, конечно, неидеальный, но вот

это на самом деле и дает этот

почти нулевой уровень,

потому что здесь уровень безобразий

тоже комфортный.

Пока мы гуляли, вы сказали,

что у вас очень мусорная речь,

но вы на этом зарабатываете.

(смеется)

— Потому что мусорная речь, на самом деле,

гораздо живее и правильней литературной.

Потому что когда кто-то говорит:

«Пойдем позавтракаем в кафе», —

все просто, и понятно, и однозначно.

А если он выразился:

«Пойдем, типа, может, там, это,
покушаем или чего», —

понимаешь, это несет гораздо больше информации.

Потому что это одновременно выражает

сомнение в том, что необходимо поесть, а также

сомнение в репутации места, куда они идут,

и сомнение в качестве еды

путем выражения «типа позавтракаем».

Понимаешь, это несет гораздо больше информации.

Поэтому грязная речь дает, в принципе, очень много представления,

она дает обертоны.

Знаешь, что такое обертоны?

Музыка, живая музыка, она состоит

не только из одной какой-то частоты,

а из множества других частот,

которые более слабее, слабее идут.

Каждая музыкальная нота

несет в себе гораздо больше информации,

чем мы слышим обычным путем.

И она поэтому дает очень много интонации,

очень много подтекста, очень много подсознательной информации.

Поэтому живую музыку гораздо приятнее слушать,

чем записанную в MP3.

Потому что каждая нота
несет в себе очень много обертонов.

— А зарабатываете как?

— Потому что так я записываю голос Масяни.

То есть, обычно я пишу сценарий,

потом я его стираю.

Раньше я его рвал и выбрасывал в мусорку.

Теперь я просто стираю файл.

И дальше я как помню, что называется,

так и произноси — вот что запомнил,

и говори дальше чисто импровизационно,

что тебе пришло в голову.

— Вы натурально стираете?

— Да, натурально стираю,
чтоб не было соблазна посмотреть.

Вот забыл как шел сценарий,

как шел диалог, сюжет — забыл.

Хорошо.

Импровизируй. Лепи, что в голову придет.

— Но литературный сценарий же тоже можно писать грязным языком.

— Ну нет, понимаешь, продуманность, она

всегда начинает на себе выстраивать

то, что ты читал, что ты видел.

Причесывать начинаешь себя, вести на себя.

Начинаешь играть какую-то роль.

Вот этого не должно быть, не надо играть какую-то роль.

Потому что это то, что мы постоянно делаем.

Кстати, чем хорош, собственно, Амстердам.

Потому что здесь тебе очень не нужно играть роль.

Вот когда мы с тобой говорили о вот этом напряжении,

о вот этом внутреннем напряжении,

что является следствием?

Если ты находишься в месте большого напряжения,

ты все время играешь какую-то роль, что-то изображаешь из себя.

Какую-то роль ты вынужден играть.

Чем больше напряжения, тем больше обязанность играть какую-то роль.

А в Амстердаме не нужно, нет,

нет напряжения — ты можешь быть собой.

Именно свобода быть собой.

— Какую роль вы в Петербурге играете?

— Мрачного депрессивного типа.

— А это роль?

— Разумеется, это роль, это то, что спасает тебя.

Ты должен адаптироваться к окружающей среде.

— А почему? Разве жизнерадостный такой,

витальный чувак в Питере не может жить?

— И быть своим.
— Э-э-э, может.

Но это будет такой, знаешь, злой сарказм.

Именно на этом, кстати, все изначально было построено.

То есть ты, естественно, живешь

довольно депрессивной и мрачной жизнью,

ну, чтобы спастись чисто физически, чисто медицински,

тебе необходим такой подспудный

саркастический оптимизм.

Он тебя только спасет, иначе ты начнешь расчленять.

(смеется)

Что сейчас и происходит.

Ты знаешь, что с репутацией Питера произошло в последнее время.

— Вы как эти новости воспринимаете?

— То, что надо больше работать.

Надо больше работать

над оптимизмом граждан, над их уверенностью в завтрашнем дне.

Я этим занимаюсь, на самом деле, в мультфильмах,

я показываю, что есть источник оптимизма всегда.

— Когда я изучал, в этом году,

все те серии «Масяни», которые пропустил,

а это было много лет,

первое, от чего я просто обалдел,

что Масяня стала мамой.

(толкает закрытую дверь)

— Блин, ну иногда кажется, что просто все делают,

чтобы человек больше не делал таких глупостей — заводить детей.

— Угу.

— Как вы принимали решение,

что Масяня будет взрослеть?

Насколько я понимаю, это редко для мультфильмов.

— Да, это вообще исключительно, потому что

обычно в мультфильмах

герои остаются одного и того же возраста.

— Ну как в «Симпсонах».

— Да, там ползает младенец, и он ползает уже

не первый десяток лет.

Вот, а мне показалось,

что нелогично, вообще странно, на самом деле,

почему так люди сделали.

Ведь это совершенно лишено какой-то человеческой реалистической логики.

Нет, пусть она взрослеет.

И решение было, на самом деле, тяжелым,

Масяня была таким хулиганским, анархическим

фактически персонажем,

которая грубила, хамила,

делала какие-то совершенно несусветные вещи.

А потом я подумал — ведь это же то, что происходит с нами всеми.

То есть, в какой-то момент мы переходим из стадии

хулигана к «мой дом — моя крепость».

И на самом деле это было очень точное решение,

хорошее, потому что

очень много публики вернулось,

и я получил, там, совершенно непонятную

публику, которой раньше у меня не было.

Потому что это то, что есть у всех.

Это то, к чему все стремятся,

то, что хорошо работает.

— Сколько вашим младшим детям?

— Десять и двенадцать.

— Масяня становилась мамой после этого?

— Как раз примерно, вот,

я понял, что этого не избежать.

Просто не избежать, когда…

Ну, ты понимаешь, художник не может полностью

абстрагироваться от своей собственной жизни.

И когда спрашивают: «О-о-о, вы на Масяню похожи!»

А на кого я, блин, еще могу быть похож?!

Человек делает из

своего я, из своей внутренности, из того, что у него есть.

Да? Он не может сделать

мультфильм

по твоему мировоззрению я, например, не смогу сделать мультфильм,

ну никак не могу.

Для этого надо знать тебя так хорошо,
как ты сам себя знаешь.

А это невозможно.

Поэтому я могу только по своему.

Поэтому, естественно, все мои жизненные перипетии,

все мои сомнения,

все мои прикольчики — они, естественно, туда вваливаются.

Я просто себе такой инструмент сделал.

Все мои приколы, которые есть дома,

превращать в тот прикол, который понимают все.

— Серия про беременность и роды

Масяни самая популярная на канале.

— Ага.

— За руку меня держи!

Чтоб пальцем больше не трогал, понял?!

Иди, говорю, за руку держи!

Чтоб никогда больше не трогал меня своим пальцем!

Иди, говорю, за руку держи, сука!

— Вы долго принимали решение, идти на роды или нет?

— Нет, нет, нет.

Когда ты действительно любишь человека,

то никаких сомнений — зачем его бросать одного, я вообще не понимаю.

Это же жестоко!

Это же первый сын у меня родился
еще по советской системе,

когда ты стоял во дворе и все.

Больше тебя ближе не подпускали.

Вот это было жестоко, реально.

Потому что человек, которого ты любишь, за которого ты волнуешься,

за которого ты переживаешь до колик в жопе…

(смеется)

И он находится где-то там,
и неизвестно что с ним происходит.

Это чудовищная жестокость.

— Вы плакали, когда появлялись на свет дети?

— Да, я люблю плакать.

Я очень человек сентиментальный,

я плачу на всех фильмах
и даже на собственных мультфильмах.

(смеется)

И, естественно, плакал, когда происходило такое важное событие,

это же просто катастрофа человеческой жизни, когда у него рождается ребенок.

Это же просто вообще, номер один

событие в жизни.

Все остальное уже ниже рангом.

— Когда вы в последний раз плакали?

— Я, на самом деле, даже слишком часто плачу.

Особенно на фильмах. Мне жена говорит:

«Ты бы лучше к реальной жизни как-то более

эмоционально подходил, чем к кино».

Но поскольку я художник, я как бы

творчество людей воспринимаю более близко к сердцу, чем реально

происходящиее события — анимация для меня лекарство от этой,

от этого небольшого бездушия.

Ну я, допустим,
люблю очень старые фильмы пересматривать.

Допустим, Big пересматривал с Томом Хэнксом.

Я все время плачу на Big.

«Большой», помнишь фильм, где он

маленький мальчик вдруг становится взрослым?

И в какой-то момент решает,
что обратно ему надо.

Посмотри, это очень хороший фильм.

На самом деле,
самые лучшие фильмы не находятся в топе.

(Дудь)
— Вы один из тех людей,

которые очень сильно помогли «Масяне»

из интернета

перейти на широкие радары.

— Андрюха Лошак,

который был, ну, как…

Программа «Намедни» в тогдашние времена на НТВ была департаментом свежего воздуха.

А департаментом свежего воздуха в программе «Намедни» был Андрей Лошак.

Он вечно притаскивал какие-то новые темы,

какие-то тренды, еще не ставшие трендами,

что-то полуандеграундное,

неочевидное — в общем, все время был где-то

в авангарде событий.

Вот, и принес он

тему «Масяни», сделали большой такой материал.

Как сейчас помню название

«Кликни Масяню» —

ну в смысле в интернете кликни

и окликни, войди с ней в диалог.

Там внутри было много цитирований, разумеется,

и какой-то вот ролик просто хотелось

в результате всего этого рассказа

посмотреть от начала до конца.

И тогда была идея,

что «Масяня» будет у нас как будто бы приложением

к последним материалам всегда,

закрывающим выпуск.

По возможности, этот ролик,

этот мультик должен быть ну хоть чуть-чуть

связанный с повесткой недели,
которая до этого в программе.

Я написал такое

представление в дирекцию,

ну, поскольку надо же было финансирование получить.

Как сейчас помню, придумал это определение —

«лирический дневник нашей современницы».

И это прокатило.

— Что «Намедни» дали «Масяне»?

— Что «Намедни» дале «Масяне»?

Наверное, какой-то более-менее профессиональный подход, вот и все.

Парфенов — он очень-очень хороший профессионал.

Потому что что такое? Кого он принес?

Кто мы такие были?

Какие-то питерские анархисты,

хулиганы, которые на коленке делают тяп-ляп.

И он притащил нас

за уши и сказал: «Давайте-ка вы

купите себе хороший компьютер,

напишете сценарий и подумаете о том,

что вы делаете, создадите какую-то композицию

и все-таки более серьезно отнесетесь к тому,
чем занимаетесь».

Вот так вот пришел и так вот сказал.

И мы поверили ему, попробовали,

и хорошо.

То есть он из говна сделал конфетку.

— Такой пинок серьезности.

— Да, пинок серьезного отношения к самому себе.

— Как вы сами объясняете,
почему это так заходило людям?

Вот эта, как вы сами описывали,

«стильная простота».

— Да, я так говорил?

Там не просто сделано, конечно,

нет, это же кажущаяся простота.

Это очень талантливо придуманный персонаж, во-первых.

Потому что это целая вселенная,

которая позволяла вбирать в себя все что угодно.

Мама, которая говорила: «Александр, Масяня не у вас?»

Там, «грибочки-грибочки».

Вася, который…(говорит неразборчиво)

«Романтический момент потерян», и так далее.

Этим голосом и этим персонажем

можно было освоить любую тему.

Это раз.

Второй, конечно, это тип «девочка, живущая в сети».

Тогда же возникшее понимание.

Третье еще, что лично грело очень меня,

не знаю до какой степени это считывалось публикой.

Понимаете, начало 2000-х,

Питер — это место какого-то властного стрема.

Это путинская команда, какие-то чекисты,

кооператив «Озеро»,

«Алло, здрасьте, я из Санкт-Петербурга звоню» —

«Что ж вы сразу с угроз-то начинаете?»

Да? Вот в этом духе.

Но я-то же знаю, что Питер другой.

И Питер — перпендикуляр Москве в смысле столичности.

И я очень за любой питерский тренд, который частный.

И в этом смысле Масяня как частный голос Питера —

очень, очень было здорово.

Во всех отношениях.

И по отношению к публике,

и по отношению к противоходу вот этого властного тренда,

в котором «питерские» — это о-о-о.

Это новые хозяева жизни,

это все суровое такое.

— А прям в первые годы путинской власти
это уже ощущалось?

— Ну конечно! Питерские, вот это все.

Ну это того времени анекдот.

«Я из Петербурга звоню». —

«Что ж вы сразу с угроз-то начинаете?»

Ну когда кроме Касьянова
вообще не было ни одного человека,

который по Москве когда-то ходил пешком.

Они сразу все богами перелетели

— …и говорили про них же…
— И ездили.

— Да, и про них же рассказывали.

Они не знают, что делать в выходной,

и они летят в Питер, потому что не понимают Москвы,

вот, стремаются,

поэтому сохраняют Лужкова,

потому что «черт его знает».

Ну так про них говорили.

— Вы увидите своими глазищами

восхитительный раздолбанный архитектурный «ансамбель»,

сможете насладиться его задристанными собаками садами и парками,

вызывающими леденящий душу восторг.

Мы проедем с вами по чудесным проспектам,

забитым нищими, алкашами и бездомными.

— Знаменитая серия «Масяни»

про экскурсию в Петербурге.

— Угу.

— После этой серии был большой кипеш,

вас заподозрили в том,

что это политический заказ на тогдашнего губернатора Яковлева.

— Да, это был первый, это был первый кипеш.

У меня их много, разумеется, было всяких там.

Потому что все медиапроекты проходят через колючую проволоку.

Это нормально в России.

И я, естественно, проходил через эту колючую проволоку,

первый удар был, да, именно после этой серии,

до этого это была самодельщина, на которую никто не обращал внимания.

А когда это стали смотреть все,

первый кипеш был как раз по поводу этой серии.

Собирались в суд подавать,

собирались нас там разгонять всячески,

под всякую ответственность там загонять.

Но повезло, что как раз в тот момент тогда была интернет-премия такая,

тогда достаточно популярная вещь.

И мне тогда дали там все призы сразу.

Местные оскары такие за интернет-деятельность.

— Статус стал броней.

— Да, и я как бы стал немножко повыше статусом,

они решили не раздувать историю,

просто потому, что это было бы слишком шумно.

Поэтому, как бы, меня пронесло.

— А репутационно это был какой-то удар?

— Публика подумала тогда, что?..
— Нет.

— «Мы думали независимый, а он бабки берет от политиков».
— Нет.

Нет, меня в этом никогда не подозревали,

потому что я всегда был такой, в доску свой парень,

который прозрачный совершенно и…

…никогда меня не подозревали в какой-то подкупности.

И я очень надеюсь, что и дальше моя репутация будет такой.

— Тогда был Яковлев губернатором города.
— Да.

И он тоже так считал,

что это супротив него,

но это каждый второй питерский считал,

что город в ужасном состоянии,

да и сейчас, я думаю,
примерно такой же процент петербуржцев

считают, что «так, чего-то подмазали фасады,

а на самом деле везде гниль»,

что, в общем, соответствует действительности.

Ну у нас же про все…

У нас про любое, что в плюс,

считают, что это проплаченный позитивный пиар,

а про любое, что в минус,

считают, что это проплаченный отрицательный.

Я думаю, что нет.

Мне кажется, что это обычная мнительность,

потому что, в особенности у нашей власти

всегда представление, что…

Ну, поскольку она сама знает, что позитив она проплачивает про себя.

Значит, когда идет негатив на нее,

значит, это тоже кто-то проплатил:

заграница, недруги,

другая башня Кремля.

— И во многом, ты знаешь,

сериал, который я сейчас делаю,

он во многом остался в начале 2000-х годов, то есть,

если что-то сейчас изменилось в Питере, я не хочу это туда вносить.

На самом деле, потому что я считаю,

что начало 2000-х годов, с 2000 до 2010 года,

это самое лучшее историческое время в России.

— Тучные нулевые?

— Тучные… Да, на самом деле,

по сути, реально, из всей истории России это самые лучшие годы.

С 2000 по 2010.

— А расскажите, почему?

— Потому что гайки еще закручивать не начали,

90-е бандитские уже кончились,

и было достаточно свободное и приятное время.

Была куча проектов,
которые начинались во всех концах России.

И медийных проектов, и социальных.

И все надеялись, что

все будет замечательно, и все шло к тому.

Все шло вверх очень хорошо.

— Ага.

— Поэтому это время было очень плодотворным,

и мне бы хотелось,
чтобы герои во многом оставались там.

В том смысле, что…

Мне не пришлось бы таких серий заново делать.

Мне их совсем не хочется делать,

вот такие мрачные и гадкие серии.

Не хочется — мне хочется делать, как все здорово и весело.

Это понятный же комедийный проект.

— А что пошло не так?

— Что пошло не так?

Что пошло не так…

Все пошло не так.

Все пошло не так, и поэтому…

…на самом деле,

пошли… А знаешь, что пошло?
Я знаю, вот как сформулировать.

Пошел нормальный откат.

То есть, в принципе, человеческая природа,
она консервативна.

Если ты вдруг резко меняешь свой образ жизни,

переезжаешь в другой город или еще что,

тебе хочется обратно.

Это нормальный физический закон устаканивания.

Когда кончилась советская власть,

многим захотелось обратно,

хотя она им не нравилась.

То есть нормальный откат.

То есть ревизионизм.

Это физический закон, просто

тело стремится к покою.

Мне всегда очень жалко, на самом деле,

что произошло вот так, как оно произошло,

потому что в России до хрена же очень хороших людей,

достаточное количество сил, творческих, любых,

до фига — как бы могло быть хорошо!

Знаешь, иногда я думаю,

как бы могло быть хорошо!

И как бы все могло быть замечательно и довольно,

и у нас бы была прекрасная демократия,

у нас бы были творческие силы, и люди не уезжали бы,

а наоборот, приезжали бы.

Могло бы быть, буквально…
(щелкает пальцами)

…и было бы по-другому…

…где-то.

(щелкает)

— Про то, что вы говорите «какой бы мы могли бы быть страной»,

я всегда особенно грущу, когда

я вижу приложение банковское русское

и вижу приложение у какого-нибудь английского банка или какого-то еще,

или американского.

И я просто понимаю:

одно — невероятно технологичное, это у нас;

а другое — такое консервативное,

— …там три кнопки какие-то,
— Да-да.

— И вот в такие моменты я понимаю,

как могло бы быть…

— Вот!

— Как могло бы быть…
— Ты меня понял правильно.

— Абсолютно, для меня это самое…

— Сколько сил на самом деле хороших в России,

которые могут изменить жизнь,

которые могут сделать ее прекрасной,

сколько программистов отличных,

которые сейчас, блин, валят просто массово,

могли бы сделать нашу жизнь лучше.

И пытаются, несмотря ни на что,

делать — и действительно,

приезжаешь в Россию и ты видишь как бы

технологически развитую страну, в принципе.

По сравнению с Израилем, который пытается изображать из себя IT-гиганта…

Да, но тем не менее, до сих пор там

Apple Pay только сейчас появился.

— Да?

— Серьезно.

А на самом деле, достаточно консервативны.

Взять Голландию, взять Амстердам тот же,

достаточно, по сравнению с Москвой,

ме-е.

— Пойдемте грустить дальше.

(смеется)

— Вы переехали в Израиль

в 2006 году.

— Да.

— Потому что ваша жена жила там.

— Да, потому что у меня жена израильтянка.

— Как вы познакомились?

— Там был некий фестиваль,

куда приглашали, там,

Бильжо приезжал, Артемий Лебедев приезжал,

меня позвали как, на тот момент, самого актуального.

И там был какой-то фестиваль,

с коммерческой ноткой, на самом деле, — неважно.

И они собрали… Там был хороший бюджет,

и они собрали всех российских чуваков интернетовских,

для того, чтобы, на самом деле, там какой-то провайдер,

я уже не помню, кого-то там продвигать.

А моя жена как раз занималась пиаром,

то есть она писала всем письма,

организацией этого фестиваля занималась.

Таким образом мы с ней познакомились.

Потом мы занимались болтологией исключительно в «аське».

«Аська»!

У меня какой-то есть период,

когда «аська» была основным
средством общения с миром.

— Прошу прощения.

Пацаны, как думаете, титр надо будет давать, что такое «аська»?

— А чего, уже кто-то не знает, что такое «аська»?

Это не так же давно было!

— ICQ.

Я, кстати, свой номер ICQ помню до сих пор.

— Серьезно?

— Угу, там девять цифр.
— У-у-у!

— «Аська» попала в историю,

хотя этот бизнес в результате закончился фейлом, да?

И являет собой образец,

как не надо вести бизнес в интернете.

То есть, вот его финальные стадии.

Как можно просрать все на свете, я б сказал.

— ICQ, на самом деле, извините, что немного про себя,

но в моей жизни это просто важнейший мессенджер…

— Ну да.
— …потому что с главной женщиной своей жизни

я когда знакомился,

я попросил ее телефон

и почему-то ICQ,

потому что я всегда просил ICQ.

И телефон я записал неправильно…

— Угу.

— …а ICQ правильно.

И только там я связался.

И если бы нет,

то вполне возможно,
огромного счастья не было бы.

Та же фигня.

(смеется)

Та же фигня,

то есть у меня ICQ является одним из сватов,

по сути своей.

То есть потому что мы…
(имитирует звук сообщения ICQ)

(смеется)

— Чувствуешь, дергается внутри что-то?
— Да-да!

— Это было же совсем недавно.

Это 21 век,

это 21 век, это не история еще пока.

— Так, вы болтали в ICQ?

— Да, мы просто болтали в ICQ

примерно года три.

И насколько я понял, хватит уже болтать

на расстоянии, это просто уже становится невозможно.

И я поехал.

Я поехал и остался.

— Это был приезд

не только по личным мотивам?

Политический мотив там был?

— На тот момент не было политических, к сожалению, мотивов,

потому что в 2006 году все еще было достаточно…

Хотя были… были…

Был первый украинский кризис,

если ты помнишь.

— Оранжевая революция.

— И ко мне приходили по поводу комикса.

Я, там, сделал какой-то комикс про Украину.

Это был, такой, первый звоночек.

Но он еще был недостаточно серьезный,

чтоб прямо эмигрировать из-за этого,

поэтому у меня…

— «Приходили» это что такое?

— Ну, когда намекали через знакомых,

что такие комиксы больше лучше не делать.

— Через знакомых?

— Да, через адвоката, через юриста

намекали, что лучше не делать.

— А там какой характер был?

— Ну, там был по поводу того, что

там же был Ющенко, помнишь, такой хмырь?

И что Россия, естественно,

вмешалась в этот процесс, и что…

Там был комикс такой, типа детской игры, что нечестная игра,

когда подсматривают, когда влезают, и так далее.

То есть, был такой звоночек,

но не то чтобы я из-за этого звоночка прямо двинулся,

на тот момент, в 2006 году, еще можно было в России делать все что угодно.

Не было еще напряженки.

— Как часто за эти 15 лет

вы думали: «Блин, ну ни фига себе я правильно сделал!»

(смеется)
— Блин, да бессчетное количество раз просто,

чуть ли не каждый день, как только открываю российские новости.

(смеется)

— Каждый день читаете их?

— Нет, не каждый.

В последнее время все меньше и меньше,

потому что это исключительно плохие новости.

Понимаю, что это на здоровье
влияет немножко нехорошо.

Ты знаешь, надо собираться с силами: «Сейчас я почитаю российские новости».

(резко выдыхает)

(смеется)

Сел, пошел на балкон,

закурил, устроился так, чтоб удобно — так,

российские новости…

(выдыхает)
Ну ладно…

То есть так собираться, как перед выступлением,

чтобы не реагировать, не реагировать.

Я не там.

Слава богу, я не там.

Все хорошо.

(смеется)

— Когда вы гражданином Израиля стали?

— Ну, там какое-то время прошло,

я ж не еврей, поэтому мне пришлось проходить

определенную ступенчатую процедуру…

Пять лет, по-моему, заняло, или что-то такое.

— Но при этом у детей у вас уже израильские имена.

— Да.

Они израильские, и имена у них,

и вообще они евреи как бы, еще и «по Галахе», то есть

там же через мать передается.

— Ага.

— Поэтому они как бы такие, стопроцентные евреи,

хотя у меня у дочки явно немецкое лицо, но неважно.

— А у вас был, ну,

с женой вы обсуждали каким-то образом,

это будет Иван или это будет Юваль?

— Обсуждали, конечно, да,

но, понимаешь, ивритские имена,

и во многом иврит, он очень, такой…

…поэтичный.

Поэтичный, очень хорошо звучащий,

действительно хорошо… Юваль…

Это же значит «ручеек».

— М-м-м…
— И Тали, «тали» означает «роса».

А я Водолей.

(смеется)

Ну это такая игра, понимаешь, просто получается,

хотя я не верю в гороскопы и все такое,

но вот водяная игра пошла.

Мы плаваем вместе.

(оба смеются)

— Прикольно.

Вы не еврей.

— Нет.

— И вы выучили иврит.

— Да.
— Ну, просто по любви.

— Ну да, потому что это место,

в которое я приехал жить, окей.

Будем жить здесь, как надо.

Что? Если бы я приехал в Грецию,
я бы выучил греческий.

Ты же живешь в этой стране,
ты должен знать этот язык.

— Конец 80-х, начало 90-х,

вы тусили в таком месте как «Сайгон».

— Ну да, поймал пару лет.

— А что это такое? Вот если коротко.

— Это главное хипповское место, на самом деле.

Придя из армии, я решил, что

обычной советской жизнью я жить не хочу,

потому что, ну, это смешно.

Ты вырастаешь в таком парнике,

думая, что у нас такая замечательная страна.

Ты, конечно, бежишь через двор,

но, в принципе, английская школа, потом физико-математическая школа,

и такой, как бы, немножечко парниковый мальчик.

Которого держали и выращивали

под большим-большим зонтиком.

А после армии ты понимаешь,

что мир, ну, вообще другой,

и твоя страна вообще другая,

и отношения среди людей,
в общем, достаточно зверские.

Поэтому я не захотел жить обычной жизнью

и, как бы, растворился в пространстве,

постепенно войдя в такую хипповскую тусовку,

разъезжая по стране автостопом.

В основном, по Прибалтике, конечно,

но также по Украине, отчасти, юг России.

Катались и ездили с тусовки на тусовку,

с вписки на вписку, обычное дело.

— А, то есть, просто автостопом вы едете, чтобы что?

— Чтобы добраться до следующего города,

где опять потусоваться с местными хиппанами
денек-другой,

переночевать на вписке и отправиться дальше.

Чисто такой американский… романтический трэш.

— На что вы жили?

— Ни на что, денег обычно не использовали.

Во-первых, в пончиковых всегда остается много пончиков.

(смеется)

И в прочих уличных едальнях.

И кроме того, ask.

И опять же, музыка.

На что, на что? На что придется.

Как-то в Советском Союзе деньги не особо были нужны.

То есть, нужны, конечно, но можно и без них.

— А в пончиковых остается —это чисто как расходный материал?

— Нет, просто люди заказывают шесть пончиков,

а съедают пять — они же люди все жадные.

Они берут шесть пончиков, хотя хотят пять.

— И вы подходите и говорите: «Дайте».

— Да, просто забираешь, это же не мусор.

Это просто человек оставил.

Ну там много было методов,

это же чисто хиппанские методы выживания.

Они не такие уж на самом деле сложные.

— Меня мучает вопрос.

В серии «Трндса…»

— «Традесканция».

— Спасибо.

— В серии «Тра…»

Это цветок, я правильно понимаю?

— Да.
— Да.

— В этой серии,

где, собственно, название только ради прикола в конце…

— То есть, прикинь, она мне просто нагло наврала,

а за пять минут между звонками она спешно потерла все месседжи!

И только потом сказала пароль.

Прикинь?

— Что Масяня стерла из своих мессенджеров,

за что Хрюндель всю серию сидел у нее на мозгах?

— Not the point, не в этом дело.

Я сам не знаю, что там было.

Это ситуация, которая создает напряжение.

Вот тот самый пресловутый драматический конфликт, да?

Она создает напряжение.

Разрешать это напряжение в данном случае не нужно.

— Я понимаю, что общая идея — это

показать, что мы часто напрягаемся из-за фигни.

— Ну да.

— Когда вокруг происходит ужас, на который мы уже не обращаем внимания.

— Традесканция имеет еще один подтекст.

Дело в том, что традесканция — это было такое стандартное советское растение,

которое висело в детских садах,

в школах и везде.

Никто не знал их названия.

Традесканция какая-то висит.

Почему традесканция проникла в русский язык и долго употреблялась

как просто название какого-то растения,

которое, хрен знает, в углу давно висит.

Вот был фикус где-то в 50-х годах,

еще до меня,

а в мое время, когда я был маленький,

была традесканция.

Поэтому в этом есть чисто такой…

— А, это типа синоним чего-то, на что всем все равно?

— Да, чего-то такого,

на что никто толком внимания не обращает,

но которое все время присутствует.

Ну на самом деле всегда устраиваешь такую игру слов

для того, чтобы появлялись новые смыслы.

— Да, понятно, что это серия про то, что мы паримся из-за мелочей,

когда вокруг жесть, взрывы

и металлические проходы к детскому садику.

Но… вот это же как в «Основном инстинкте» —

кто убийца?

И куча теорий относительно того,

кто же убил?

Но у вас в голове есть ответ на вопрос, что она стерла?

— Есть.

Не скажу.

— Давайте я попробую угадать.

Я посмотрел в комментарии, не буду скрывать.

Масяня кому-то из своих друзей, подруг

писала что-то очень хорошее про Хрюнделя,

и, чтобы он это не увидел

и не увидел ее с такой неожиданной стороны,

а знал ее по-прежнему как жену, которая называет его козлом регулярно,

она это удалила.

— Хорошая интерпретация, она мне почему-то льстит.

(смеется)

Хорошая интерпретация.

Я думаю, что на самом деле все гораздо хуже и неприятнее,

но вот это очень приятная…

С сегодняшнего дня это будет
официальной интерпретацией.

— Как-то глупо разводиться из-за чата.

— Ну тогда заткнись уже просто!

Хрюндель, беги скорее, там еще пятеро бегут!

Давай-давай! Живо-живо-живо!

Продукты не урони!

И не наступи, тут лужа с ошметками.

Заляпаешь дома пол.

— Насколько на второй фон этой серии

влияла ситуация в Израиле?

— На самом деле,
не израильская ситуация там влияла.

Это было время, когда в Париже, помнишь, какие-то хмыри

разъезжали и стреляли из машин по кафе.

Была такая ситуация, возникло ощущение, что

нигде не спрятаться, да?

Нигде, что это скоро войдет в нашу жизнь.

Надеюсь, это мое предсказание не сбудется.

(смеется)

Но в израильскую жизнь это вошло давно,
как ты понимаешь.

Начинаешь смотреть, что

Израиль в последнее время становится как раз наоборот, безопасной зоной.

(усмехается)

А вот в Европе, где угодно,

это может ни с того ни с сего произойти,

и спрятаться некуда.

И вот поэтому так сделано — люди, которые

привыкли к этому катастрофическому совершенно развитию событий

и начинают заниматься какой-то своей обычной жизнью,

просто как бы…

В Израиле же так и есть!

У нас есть…

…в новых домах бронированные комнаты.

Никто к этому не относится как-то необычно.

Все привыкли к этому.

Но в домах строят бронированные комнаты с железными ставнями,

чтобы прятаться, если будут ракеты.

— У вас такая есть.

— Да, есть.
— Как она выглядит?

— Это комната… Вот бетон, а внутри там…

…железная прослойка, металлическая стена.

И железные ставни,

и вентиляция даже есть,

на случай, если долго придется сидеть в этой комнате.

— И если попадает ракета,

то не разрушается фасад?

— Ну фасад-то как раз разрушится.

Но ты в комнате останешься жив.

Может, конечно, обосрешься от страха,

но жив останешься.

И мало того, в последнюю войну

у нас упала ракета прямо около дома.

— Вы написали тогда в Фейсбук:

«В соседний дом прилетела ракета от друзей Путина».

Друзья Путина — это ХАМАС?

— Который ездил в Москву, как ты знаешь.
— Угу.

— Поэтому я так написал.

— Вы были в защищенной комнате.

— Да, естественно.

— А сколько вы там просидели?

Напомните, сколько дней обострение шло?

— Обострение достаточно коротким было,

потому что они пытались пробить «железный купол»,

поэтому запустили одновременно все, что у них было.

Там, не знаю, 400 ракет,

и все это одновременно.

Такой концерт был в небе… раньше такого не было.

И действительно, парочка упала.

Одна у нас прямо на улице, прямо перед нами.

Было, конечно, весело.

— Сколько у вас этажей в доме?

— Шесть или семь.

— А, то есть в таких многоэтажных,
многоквартирных домах

есть вот эти стальные?..

— Есть, да, есть.

Причем это уже закон.

Обязаны в новых домах в каждом доме строить.

Это такая бытовуха, текучка, на что не обращает внимания никто.

И многие даже не знают, что у нас происходит.

Мы об этом особо не рассказываем, это обычное дело.

И таких много правил, которые…

Вот, грубо говоря, мой мультфильм

отчасти и воплотился,

по крайней мере, пока что, только в Израиле.

И я надеюсь, что он не распространится на весь мир.

Что это не станет обычным явлением,

что не начнут, не знаю, в России строить бетонированные комнаты.

Надеюсь, что этого не произойдет.

— У меня не было никогда разочарования

в каком-то выпуске «Мясяни».

То есть, временами это было так, что:

«Ёклмн, у нас там такое…»

Ну вот утром воскресенья когда смотришь,

перед показом на…

Повязываешь галстук, чего-то там…

…линзы вставляешь.

И…

А потом, когда оно выходит,

сидишь на этом прямом эфире на Дальний Восток…

«Та-та-та-та…»

С ним поговорил, ну, и остаешься, естественно,

не уходишь, хотя ничего нет после этого, только титры.

Но естественно, видео смотришь.

И смотришь когда в монитор как зритель,

ты думаешь: «Блин, а чего это мне сначала не зашло?

Как же здорово у них! Вообще это просмотрел…»

— Как с вами дети говорят про войну?

— Это очень интересный момент, на самом деле.

Дети, которые вырастают с войной в голове.

Но ты знаешь… Это, конечно, травматично,

с одной стороны.

С другой стороны,

вырасти в Питере в Веселом Поселке гораздо более травматично.

(смеется)

Серьезно, мое детство было гораздо более травматичным.

— Почему?

— Потому что я вырос в районе,

который с криминальной точки зрения не очень хороший.

Так, если мягко сформулировать.

Ну это абсолютно гопницкий район!

Такой промышленный, из одних новостроек состоящий.

И на улицу там выйти можно было только с очень большой осторожностью.

А уж пройти через весь квартал от одной улицы до другой —

это нереально.

Так что, как бы, израильские дети

в этом отношении живут совершенно в легкой версии травматизма.

— Они задают вопросы, там,

«Помиримся ли мы когда-нибудь?»

— «Сможем ли мы в гости друг к другу ходить?»
— Да конечно, они это отделяют от людей.

Для них это тоже такое условие жизни,

с которым они выросли.

Они не сочетают это,

потому что арабы кругом ходят нормальные.

Евреи кругом ходят и арабы, учатся в одних школах.

В принципе, вполне, на самом деле, сосуществуют.

Это… есть идеология, да?

Экстремальный ислам, который

все это, собственно, затеивает и устраивает.

С арабами проблем нет.

То есть, это такие же люди, как и все.

Есть вот, да, идеологические штуки.

Как коммунизм был идеологией,

так и экстремальный ислам — это идеология.

От идеологий надо избавляться вообще от всех.

(смеется)

— Это всегда плохо?

— Да, по опыту, да.

То есть, люди пытаются создавать новые идеологии,

которые помогут им быть счастливыми,

а по факту происходит хреново почти с каждым вариантом.

(смеется)

— В этом году, в самом его начале,

вы срезонировали с серией «Доппельгангер».

— А-а-а!

Э-э, чувак, что за дела?

— Я видел, вы начали писать «нав».

Что вы хотели написать?

— «Нав… наверное», я начал писать «наверное».

«Наверное, я успею» — хотел я написать.

— Мне немножечко помогло то,
что я в этом не нахожусь.

Поэтому я могу над этим стебаться,

потому что, насколько я полагаю,

тем, кто в этом находится, немножко грустно.

А я, поскольку со стороны,

меня это лично не касается —

я этим пользуюсь нагло.

Поэтому я могу со стороны посмотреть

и постебаться, а я думаю, что,

если бы я остался в России,

для меня эта тема была бы не столь веселой.

А вот финальный результат посмотреть хорошо.

Поэтому… просто стеб.

Просто стеб от человека,
который может смотреть из космоса.

— Вы говорили, что сценарий,

примерно похожий на то, что собой «Доппельгангер» представляет,

у вас лежал давно.

— Да, это такой метод работы, на самом деле.

У меня сценариев одновременно в работе
примерно штук 60.

Одновременно, то есть разной степени дописанности.

Один — там только один абзац или одна идея.

Некоторые почти полностью написаны.

А потом время приходит и говорит:

«А вот этот сценарий как раз попадает под то, что происходит сейчас!»

Как и было с «Доппельгангером».

У меня сценарий был еще лет пять назад написан,

а когда пошли вот эти финальные окончания протестов,

больше их не будет…

(смеется)

…то и появился этот сценарий.

Как бы стал актуальным.

Я его сначала пишу,

потом будущее его выдвигает.

— Вообще там очень много пророческого.

Нет, он, конечно, тонкий, трепетный художник.

У него все время… Из-за своеобразия этого резонанса…

Ну кто эту «Масяню» воспринимает всерьез?

Вроде кажется, что хиханьки-хаханьки.

Это просто способ так резонировать.

(Дудь)
— Это ваш любимый магазин комиксов?

— Да, мой любимый магазин, он довольно старый,

на самом деле, ему лет двадцать, наверное, или что-то типа того.

То есть, насколько я помню, он всегда здесь был.

И, естественно, еще до возникновения интернета

это была просто такая Мекка в Амстердаме,

куда собирались…

Часто, грубо говоря, комикс можно скачать, при большом желании,

и, опять же, купить с цифровом виде.

И к мультфильмам-то я пришел, именно к стремлению утрировать…

Мультфильмы так делаются: ты берешь реальность и утрируешь.

А это как раз то, как это делают остальные люди.

То есть комиксная культура — это культура утрирования прежде всего.

И через утрирование

понимание происходящего гораздо лучше.

Ну, карикатура!

Ты же знаешь,
как на нижнем уровне работают карикатуры.

Когда ты делаешь на что-то карикатуру и ты, наконец, понимаешь,

что происходит — когда утрируешь.

О, классный!

Блин, дорого.

Акварельные комиксы, прикольно.

(играет легкий инди-рок)

Короче, тут сокровищница.

Просто сокровищница.

Tank Girl, обожаю Tank Girl,

надо Tank Girl поискать.

Не смотрел фильм Tank Girl?

Был такой фильм.

Про апокалиптический мир.

Но там художник просто был хороший.

То есть, там сюжеты слабоваты довольно-таки,

но нарисовано очень классно.

Вот в комиксе фантазия

гораздо более безгранична,
чем в обычной литературе.

То есть там всегда можно найти именно неожиданные ходы сюжетов,

совершенно непонятная атмосфера,

совершенно непонятные миры, —

то есть, опять же, фантазия просто гораздо больше,

чем обычное кино.

— Это как сейчас… Вы читали текст BBC

про цензуру в русском кино?

— Не-а.

— Очень советую.

Там просто полный треш.

И как раз один из ходов,

каким образом художники сейчас пытаются все-таки поделиться с миром своими мыслями,

это фэнтези.

— Ага.
— То есть, все как в Советском Союзе.

Как Стругацкие, которые вот так творили,

так и сейчас тоже пытаются делать.

— Но это не только убегание
от политического контекста.

Но и вообще от стереотипизации жизни.

То есть, если человек попадает в некий стереотип, в некий паттерн,

даже просто живя обычной жизнью, работая в офисе, —

а взяв такой комикс,
он перемещается в совсем другой мир

с совсем другими понятиями, в совсем другое измерение.

Это отдушина.

— Угу.
— Отличная, прекрасная отдушина.

И это помогает оставаться живым.

Снимать ограничения фантазией со своей жизни

и выходить за ее границы.

И, кстати, это очень здоровый метод, в отличие от других.

— Не бьет по печени и мозгу.

— Не бьет по печени совершенно.

Поэтому рекомендуется.

(Дудь)
— Вряд ли настоящий Бэнкси.

— Может и настоящий, вполне.

Потому что Амстердам — очень левый город,

и Бэнкси здесь вписывается как нельзя лучше.

Я не люблю стрит-арт.

— А-а, ну…

— Я отношусь к нему с уважением,

но я больше люблю, не знаю, там,

Ван Гога, Утрилло какого-нибудь

и чуваков из начала XX века.

Они мне больше близки, у них больше подтекстов,

у них больше второго, третьего плана, и так далее.

Они гораздо сложнее, чем Бэнкси.

Бэнкси, все-таки, ты знаешь, для меня это попса,

по большей части.

То есть, попса другого уровня,

не то что там Филипп Киркоров и прочие,

а уже попса такая, попса авангарда.

То есть оно все время расслаивается и разветвляется, это понятие.

— Попса не всегда плохо.

— Нет, не всегда плохо, разумеется.

Но это шоу именно с истеблишментом,

шоу-игра с тем арт-рынком, который есть на данный момент,

он с ним играет в кошки-мышки.

Это хорошая игра,

хорошая игра, просто это не мое.

— Кто ваш любимый художник?

Из когда-либо живших на планете.

— Э-э-э…

Гюнтер Юккер.

(смеется)

Я понимаю, что тебе ничего не говорит…

Это человек, который делал скульптуры из гвоздей.

Гюнтер Юккер появился в Москве,

кстати, в начале 90-х,

это была выставка одна из первых

современных художников, которые стали выставляться в Москве.

Я поперся в Москву, что очень не люблю,

но именно на эту выставку,

которая оказала на меня очень сильное влияние.

И до сих пор я помню прекрасно все, что я там видел.

Опознавательный знак, что тебе это понравилось,

что ты все помнишь, вот все помнишь.

Ты можешь пойти в музей Ван Гога,

восхититься всем, но, блин, через неделю уже ничего не помнишь.

Это значит, на самом деле, никакого впечатления не было.

А я прекрасно помню, что там происходило.

Но, понимаешь, живопись, она, на самом деле,

визуальный момент не так важен.

Важна фантазия художника,

насколько он способен делать неожиданные для зрителя вещи.

Насколько люди просто удивляются.

И в этом и состоит, на самом деле, вся привлекательность —

когда тебе просто…

…не можешь понять, почему и откуда возникла

такая мысль, и каким образом человек думает и мыслит,

что вот такое ему приходит в голову.

То есть просто элементарная фантазия:

чем лучше у человека фантазия, тем он лучший художник,

простое правило.

(шум улицы, голоса)

(приглушенный шум)

(Дудь)
— Мы сейчас в комнате вашего друга,

который живет в Амстердаме,

но вы сказали, что никто в этой комнате не останавливался так часто, как вы.

— Угу.

— Вы сюда приезжаете, в том числе, писать?

— Я все время здесь рисовал,

то есть, я приезжал сюда именно рисовать, заниматься живописью.

Потом, в последнее время, в 2000-е годы,

я стал приезжать сюда писать сценарии.

Поскольку достаточно громадная часть моей работы,

кроме «Масяни», есть написание сценариев.

Я пишу всякие сценарии…

Тоже такая работа, то есть, я скатываюсь,

к старости я, видимо, перейду только на сценарии.

Хотя, конечно, хотелось бы вернуться к живописи.

Но как живописец я не очень, видимо, хорош.

(смеется)

— Вот та картина ваша?

— Угу, да.

Понимаешь, это символизм.

Когда ты пишешь некие фигуры,

которые воплощают из себя

некие чувства, эмоции и тенденции,

если ты пишешь какую-то… ну, как танец.

Который выражает при помощи…

— …поз, при помощи движений…
— Тела.

— …при помощи тела, это один из аспектов.

И в живописи ты можешь таким же образом двигаться,

то есть, изображая жесты, изображая мимику,

изображая искаженные фигуры,

и при этом создаешь определенное настроение,

определенные темы, которые хочешь донести.

Понимаешь, живопись — это другой язык.

— Угу.

— Потому что не можешь… У нас же язык, ну, ты знаешь,

мысль выраженная — ложь, и так далее.

Потому что наш язык — он очень простенький такой,

и он не очень создан для передачи сложных эмоций

и сложных переживаний.

— Вы про человеческий или про русский?
— Вообще про человеческий язык.

Вообще про человеческий язык.

Ты должен однозначно формулировать многие вещи,

для того, чтоб другой человек тебя понял.

Ты не можешь передавать свои эмоции,

кроме достаточно грубых описаний.

— А живопись — это многослойная передача.

— А живопись, да, живой язык, который позволяет передавать

двухслойные, трехслойные, четырехслойные,

и даже бесконечнослойные… как современная физика.

— Я, когда был в музее Уффици,

мне рассказывали,
чем Микеланджело отличается от Рафаэля,

все остальное…

И вот из всех этих рассказов

я понял, что мне ближе всего Караваджо.

Потому что это строго,

если вот совсем просто, на моем чайниковском языке,

это такой документалист того времени,

который, пока все рисовали жен зажиточных чуваков,

он рисовал проституток,

и вот эту падшую, падшую жизнь.

— Ну, Тулуз-Лотрек.

— Что?
— Тулуз-Лотрек.

Это такого же примерно стиля художник,

только из эпохи, опять же, импрессионистов.

Который рисовал проституток, танцовщиц, и так далее.

Это один из самых известных художников эпохи импрессионистов,

который рисовал, как бы, такой… нижний мир.

Не моя тема, потому что это, опять же, социальная тема.

— А-а.

— Художник не должен быть социальным.

Он может быть, на здоровье,

но главное для художника все-таки эстетика.

И фантазия.

То есть, если ты выдумываешь свои миры,

с моей точки зрения, свои миры если ты строишь,

значит, ты каким-то образом влияешь на этот мир.

Если ты всего лишь копируешь мир существующий,

ты на него никак не влияешь
и со временем ты отойдешь в тень.

— Какие миры выдумывал Микеланджело?

— Микеланджело был декоративным художником.

Декоративные художники не выдумывают миры.

Миры выдумывают художники, да,

и визуально, и стилистически, и сюжетно, —

делают что-то такое, чего никогда еще не было.

— Например?

— Ну, вот Пикассо, кстати,
про которого ты хотел поговорить.

Самый яркий пример, пожалуй.

Который выдумал совершенно небывалый мир,

который существует, правда, на плоскости,

но и скульптуры тоже, кстати,

то есть и в 3D он прорывался,

но он сделал мир, которого не было до этого.

— А все наши, весь русский авангард?

— Ага.
— Это же просто взрыв атомный!

Просто взрыв атомный!
(раздается грохот)

— Мы не специально!

(смеется)

— Пошло, да.

Пошла волна.

То есть, действительно взрыв нового видения мира,

новых мировоззрений, новых представлений об искусстве,

новых представлений о будущем.

Это же была просто чума, которая, на самом деле,

во всем мире еще изучается и не исследована.

— Бывают ли у вас какие-то сомнения

относительно того, имеете ли вы право

делать карикатуры на страну,

на жизнь в стране,
в которой вы давно не живете?

— Художник может делать что ему угодно.

Вообще — это ж художник!

Он не делает ничего плохого.

Он делает… занимается творчеством.

Поэтому, в принципе, художник имеет право делать все что ему угодно!

В своей области.

Картины рисуешь — можешь рисовать все что угодно.

Никто не приходит к художнику со списком:

«Так, ты начинаешь рисовать.

Вот тебе список, чего ты не можешь рисовать.

Ты сверься».

Он ничего не будет рисовать после такого.

А сейчас даже не то что российская цензура,

ты же знаешь, что сам интернет
полон разнообразной цензуры.

И бедный художник уже думает:

«А может, не соваться вообще в интернет?

Я буду выставляться где-то у себя».

Вот живет человек в Амстердаме.

Здесь много таких, на самом деле:

выставляются где-то здесь, неподалеку,

они тусуются, они обсуждают

и не идут в интернет уже.

Интернет уже становится достаточно такой, токсичной зоной.

В интернет уже выходить со своим чем-то сделанным

уже опасно.

— Потому что можно на полицию нравов наткнуться?

— Да этих полиций будет штук шестьдесят, как минимум!

А то и двести разнообразных полиций нравов, там, не знаю,

цензур, каких-нибудь возрастных категорий,

копирайтных, лицензионных, еще каких-то.

Куча придурков,
которые собираются содрать с тебя деньги,

а некоторые еще от идиотизма, с разными ограничениями,

и вот они сейчас все в интернете…
(пыхтит)

Что-то нарисовал —

и собирается еще несколько тысяч обсуждающих.

Идите вы все в жопу, блин!

(смеется)

На самом деле, уже да.

Причем другого интернета у нас нет.

Вот что печально.

— В вас сейчас говорит человек, который застал самое начало интернета.

— Да! Это же надежды какие были,

даже больше, чем на восстановление России в рамках нормального государства.

И на самом деле одна из надежд,

Потому что интернет был зоной, где были люди достаточно неглупые,

и это была зона свободного совершенно творчества,

свободного общения,

и все очень надеялись, что при помощи интернета, наконец,

люди во всем мире помирятся, грубо говоря, да?

Договорятся.

Начнут говорить на одном языке,

понимать друг друга, потому что

ты знаешь, надо разговаривать.

Тогда мы друг друга поймем.

Не надо конфликтовать, воевать —

давайте поговорим.

И вот появилось средство, что мы,
наконец, можем поговорить:

между собой, между странами,

между политиками, между художниками.

И вдруг это средство,

побыв буквально десять лет, пятнадцать лет,

нормальным, действительно свободным,

превращается в токсичную зону,

ядовитую такую зону Тарковского просто.

Где сталкеры такие ходят типа…

(усмехается)

«Я снял пару видео,

и уже на мне висят десять цензоров, десять ограничений,

и еще в суд на что-то там подают,

о чем я даже не догадываюсь».

— Давайте уточним.

Вы же имеете в виду не только политическую цензуру,

например, России.

— Не только, да, естественно.
— Цензуру Фейсбука.

Которая запрещает некоторые слова.

— Некоторые темы.
— Да, тоже довольно жестко в последнее время стало.

И на Ютубе, ввели, допустим, детский контроль на Ютубе.

— Так.
— Что детские видео не монетизируются.

Там тоже уже контроль ужесточается.

Чем больше становится людей в интернете,

тем больше становится, жестче контроля.

К тому же, что-либо делать опасно априори.

— И это интернациональная проблема?

— Это интернациональная проблема,

просто в России на нее наслаивается еще политическая цензура.

Которая даже более неприятна,

потому что в Фейсбуке тебя просто забанят на неделю или месяц.

И физически ничего страшного не будет.

А политическая цензура тебе угрожает реальными неприятностями.

— А, кстати, про скорость интернета.

Знаете, что есть концепция, что современное поколение молодежи,

оно гораздо более холодно относится к сексу,

чем, например, наше поколение?

— М-м.

— И это тоже связано со скоростью интернета.

Потому что мы, у нас порно —

оно грузилось долго.

То есть тебе,
чтоб посмотреть даже какой-то короткий ролик,

это нужно было прямо вот ждать.

— Есть такой момент, отсутствует интрига.

— Да!
— Отсутствует интрига.

Ты, в принципе, можешь зайти в интернет,

через пять минут найти ну все что угодно.

Если ты знаешь, как это делается,

ты все что угодно можешь найти.

Никакие ограничения тебя не остановят, в принципе.

И никто не ищет.

А какой смысл искать, если это так легко?

Это слишком легко.

Человеку же не нужна цель,

человеку нужен сам процесс.

Гораздо был интереснее процесс поиска,

чем, собственно, получения.

Если у тебя есть все готовенькое на блюдечке,

это неинтересно, ты ж знаешь.

— Вы сейчас не про интернет говорите.

— Про все на свете.
— Про саму жизнь.

— Про все на свете.

— Как часто вы пишете картины?

— К сожалению, в последнее время редко.

Просто потому,

что я действительно занят анимацией плотно.

Опять же, сейчас я нахожусь в таком, очень интересном состоянии,

как производитель медиа.

У меня же нет больше спонсоров,

у меня нет больше продюсеров,

у меня нет больше никого,

кто контролирует, что я делаю.

(смеется)

Я просто смертельно счастлив тому состоянию,

в котором я сейчас нахожусь.

И вся история,

двадцатилетняя история сериала,

она велась к этому.

И я очень благодарен тому,

куда идет прогресс.

Он хорошо двигается.

Главное — не мешать.

Потому что я работаю на Patreon,

и меня поддерживают зрители.

То есть я финансово завишу только от зрителей,

которые меня поддерживают.

Это же как было изначально?

Всегда ты искал какого-то спонсора,

ты искал какого-то рекламодателя,

который тебе давал деньги,

который кривлялся,

что ему не нравилось, что ты написал сценарий.

Это все время был некий контроль.

Ну, не то чтобы прямой,

но все равно был некий контроль над художником.

Давай абстрагируем эту ситуацию.

Есть художник и есть продюсер.

Вот этот вечный конфликт XX века.

Художник и продюсер.

Коммерческая составляющая и художественная.

И этот конфликт,

он длился весь XX век и начало XXI.

И вдруг в XXI веке, при помощи технологий,

художник — пиу! —

и остается один,

без продюсера.

И начинаешь делать все, что хочешь.

И вот есть краудфандинг — это поддержка, да?

Которая позволяет зрителю поддерживать тех художников,

которые ему нравятся.

Без продюсера,
без коммерческой составляющей прямой, —

это здорово, блин, пипец как здорово!

— Давайте про эту экономику чуть поговорим.

Вы несколько лет назад говорили,

что одна серия «Масяни» стоит около $4000.

— Ну, сейчас уже больше,

инфляция такая…

Ну, где-то $6000 будет одна серия стоить,

то, что позволяет нормально существовать.

— Ну, а что в эти деньги входит?

Это просто ваши деньги на жизнь?

— Это просто моя зарплата, такая же, как и у всех.

Потому что Израиль — страна дорогая,

и там, если у тебя меньше $5000 в месяц,

ты бедный.

— Серию вы делаете сколько?

Месяц?

Три недели?

— Ну, месяц.

Месяц, да, примерно делаю.

Естественно, все зависит от того, какой сценарий получится,

это от многих факторов зависит,

но я пытаюсь…

— То, что прилетает от Patreon,

покрывает эту сумму?

— Нет.

Не совсем.

Ну, где-то… чуть меньше.

Ну, я вот нарисую акварельку, продам.

Или сделаю какой-нибудь
маленький мультфильм куда-то,

или напишу сценарий кому-то.

Добиваю.

— Из чего еще складывается ваш доход?

Вы по-прежнему пишете картины иногда.

— Да, да, бывает.

— Сколько может стоить ваша картина?

— $500, если это акварелька,

до $3000–5000, если это хорошая масляная работа.

Недорого, на самом деле.

— У вас есть в жизни самая дорогая картина, которую вы продали?

— Нет.

Мультфильмы уходили дороже.

(смеется)
— Так.

Еще вы делаете рекламу,

в том числе, с «Масяней».

— Но она просто выходит…
— Сейчас не делаю.

— А, вот то, что у вас на сайте лежит, это архив…

— Это был период, да, когда мне приходилось делать рекламные мультфильмы.

Не то чтобы я это так уж сильно не любил,

я это делал хорошо и с приколом.

— Песня про пельмени отличная.

— Да! Не-не-не, я тоже это делал с кайфом.

Я пытаюсь все делать с кайфом,

это мой девиз по жизни.

Главное — делать с кайфом,
тогда хорошо получится.

(смеется)

— Сейчас вы не делаете такие ролики?

— Нет, сейчас не делаю.

Хотя если какой-нибудь друг напишет: «Ой, у меня бизнес, помоги!» —

может, я и соглашусь.

— Сколько вы возьмете за ролик, где Масяня что-нибудь рекламирует?

— Тоже, на самом деле, недорого.

Труднее время выбрать,

чем оговорить цену.
(усмехается)

Ну $3000–4000…

Может $5000.

— За $5000 Масяня может прорекламировать…

— Но только с одним условием: я делаю, что хочу.

— У вас же было предложение в 2019 году,

коммерческое, сделать мультик с Масяней

про конфликт вокруг храма в Екатеринбурге.

— Да, было, было.

Но у меня таких предложений

была масса, поэтому я их даже не помню толком.

— Че, реально было?
— У меня…

— …что Масяня должна была вступиться за то,

что храм должен быть построен в сквере.

— Да.

Я не помню, какая из сторон мне пыталась заказать.

(смеется)

— Ну, вы рассказывали, что те, кто за храм.

— По-моему, за, я уже даже не помню.

Началось все это еще в 2006 году,

когда ко мне обратился господин Березовский.

— Так…
— Серьезно.

На тот момент он был…

Эта история, вообще, пипец глупая, на самом деле.

Мне заказали мультфильм,

приехал какой-то местный израильский чувак.

Я на тот момент в Израиле еще ничего не понимаю,

вообще, что происходит.

Говорит: «Есть для тебя работа,

хорошая, обычная работа, ничего сложного.

Просто мультфильм сделать.

Ну, давай съездим к заказчику, обсудим».

Ничего не сказал.

И значит, мы едем, приезжаем

в какой-то отель, роскошный, там есть, естественно, богатые отели.

Я не обратил внимания,

они же придурки с деньгами,

они такие все —

им надо попижонить.

Приходим.

И он говорит: «Вон там, в том номере, иди».

Я захожу — а там Березовский сидит.

Я оттуда просто дал деру,

просто решил, что это какая-то подстава, совершенно несусветная.

Я встречаю человека, который меня привел,

говорю: «Бежим! Там Березовский сидит, бежим отсюда!»

Он говорит: «Это он и есть, это и есть заказчик,

иди-иди-иди!»

«Что?!»

(усмехается)

А это же, как бы, кислотное болото для меня просто…

С человеком таким даже нельзя говорить, в принципе…

— Почему?

— Потому что снесет крышу!

Это вопрос психологического здоровья моего.

Потому что с такими людьми нельзя говорить,

если какие-то такие попадаются типы…

…из этого кислотного российского политического болота,

нет, даже общаться с ними нельзя,

если хочешь оставаться психически нормальным,

нельзя даже с ними общаться.

А там на тот момент какие-то грузинские выборы были,

— …какой-то -швили там был…
— Патракацишвили.

— …которого поддерживал Березовский.

И он хотел сделать какие-то мемы,

которые были бы за это,
в том числе, пытался меня привлечь.

Там как бы no chance вообще,

я бы никогда не стал этого делать, потому что…
(звуки отвращения)

То есть… я просто удрал.

Не, мы пообщались, он долго что-то говорил,

я чувствую… Знаешь, «12 стульев» помнишь?

«Пора удира-а-ать…»

(оба смеются)

Я его слушаю,
а у меня только эта песенка в голове.

И в какой-то момент, когда он отвернулся,

я просто встал и исчез.

Просто ушел.

Просто встал и ушел.

Я представляю себе, конечно,

когда он что-то гонит, поворачивается,

а место на диване пустое.

Но именно так и было!

Потому что я понял, что, как бы…

Я больше не могу изображать вежливость,

просто… нет, это надо соблюдать…

…психологическую гигиену и просто уйти.

Я так и сделал — просто взял и ушел, все.

То есть, вот так вот обернулось, как бы,

участие Масяни в политических каких-то хренях.

— В 2019 году

многие удивились, когда увидели, что вы через Фейсбук ищете работу.

— Да, был такой момент.
— Что это было?

— Правда, еще не было Patreon,
еще не организовался Patreon.

То есть, у меня, по крайней мере, не было еще Patreon,

и мне реально не на что было жить.

— Прямо настолько?

— Ну, да.

То есть, у меня не было работы.

Я продолжал делать «Масяню»,

но чисто по своим соображениям.

И у меня такие возникают все время,

на самом деле, время от времени,
ситуации возникали.

— Как она разрешилась?

— Разрешилась: мне сделали хороший заказ на сериал,

который я не могу озвучить, но…

…я его два года потом делал.

А потом еще Patreon подспешил.

Я запустил Patreon,

и оказалось, что там…

То есть, у меня коллеги другие, анимационные,

пробовали открывать Patreon,

но набирали недостаточно денег.

А я открыл и набрал достаточно денег.

Вполне…

— Смотрите: вам поступил заказ на сериал,

который еще не вышел и, видимо, даже не снимается…

— Нет, он снялся,

в качестве пилота он уже…

Но это англоязычный проект.

— О-о!

А для кого? Для Нетфликса?

— Ты выпускаешь для стриминг-платформ,

а кто купит — это уж как получится.

— А-а.

— Да, это был на английском языке проект.

— А вы пишете на английском?

— Да, я сценарий писал сразу на английском.

— Насколько свободно?
— Когда переводишь, получается не совсем правильно.

— Насколько он свободный у вас?

— Ну, когда ты пишешь сценарий, есть время подумать.

Поэтому, наверное, нормально писал.

Но у меня, опять же, был консультант,

который помогал мне исправить…

Но я почти все правильно написал сходу.

— Вы сериалы на английском смотрите?

— Да, в оригинале, и книжки читаю.

И по-немецки, и по-английски, и на иврите.

— Вы были одним из основателей группы «Сплин».

— Ну, я не был одним из основателей,

им Сашка как был, так всегда и остался.

Просто они у меня играли дома,

и, естественно, я играл с ними,

и вся тусня происходила у меня дома.

Поэтому мы первые два-три года

каждый день встречались у меня в квартире.

Поэтому… и первые концерты,
естественно, я в них участвовал.

Но это был какой-то короткий период,

поэтому я не считаю, что можно считать меня каким-то членом группы «Сплин».

Нет, в основном, все начинают со своими приятелями,

а потом уже собирают настоящих музыкантов.

— А вы на чем играли?

— Я на духовых играл.

Ну и, во-первых, я музыкальную школу
закончил еще, к тому же.

Так что я музыкальную грамоту знал,

играл на клавишах,

но нужен был духовик —

я играл на флейте и кларнете.

— Вы же режиссер их клипа первого?

— Ну не то чтобы режиссер,

это мой первый опыт в анимации, на самом деле.

Я брал аквариум,

клал сверху альбомный лист, рисовал,

а в аквариуме внизу лампа.

Вот такой вот импровизированный просвет.

И сверху другую бумагу,

то есть ты видишь предыдущий лист и рисуешь.

Там был нарисован…

Было такое движение, параллельное кино,

если ты когда-нибудь слышал, может быть.

Это конец 80-х,

было такое движение параллельного кино.

Это такие киноавангардисты,

которые на шестимиллиметровые камеры «Красноярск»

снимали совершенно авангардистские фильмы,

где все трещало, бегало, летало…

(изображает звуки взрывов)

На самом деле жалко… Где сейчас такие экспериментаторы, вот где они?

Они, конечно, делали говно, в основном,

но они просто смело экспериментировали, понимаешь?

Из этого потом и вырастает настоящее искусство.

Просто из экспериментов разнообразных,

когда безумные какие-то молодые парниши

с растрепанными волосами бегают,

снимают какую-то полную хрень,

экспериментируют, снимая вверх ногами

и вися вверх головой…
(усмехается)

…посыпая друг друга — как сейчас с телефонами делают.

Но тогда с кинокамерой —

и делали какие-то авангардные фильмы,

где все мелькало, непонятно что происходит,

черные квадраты всякие.

— Сейчас такие экспериментаторы в ТикТоке.

— Ну, в принципе, да,

но они такие, несмелые экспериментаторы.

Они такие: «О, давайте камеру перевернем

и приложим к земле.

(смеется)

А потом на монтаже перевернем видео,

и получится, будто мы снимаем с земли!»

Ну елки, детский сад!

Где мелькание?

Где бегающие, убыстренные фигурки?

— Какой выпуск «Масяни» больше всего
нравится вашей жене?

— «Сабзиро».

«Сабзиро», потому что там, во-первых,
выступил мой ребенок

в одной из ведущих ролей,

и сделал ее…
(звук поцелуя)

…конфеткой.

Что очень странно для маленького совсем ребенка.

Поэтому это, естественно, наша любимая, моя тоже любимая серия.

Потому что здорово сделал Юваль.

— Обещала, так и не купила.

— Ну проел уже всю плешь, всю кровь выпил!

— Ну обещала же и не купила.

— Какой же ты абьюзер! Абьюзер!

Ни капли понимания к родительским запарам!

— Когда вы предложили сыну
поучаствовать в серии «Масяни»,

он уже понимает, что он делает?

— Они до этого озвучивали ругательную серию.

И мне своих собственных детей приходилось заставлять говорить ругательные слова.

Так сказать, совсем плохие.

— Где они на кровати…
— Да-да-да.

Ну это же серия, понимаешь, там иначе нельзя было.

У меня, например, есть интересная заметка сценария,

который я, наверное, никогда не сделаю.

Потому что очень много спорных вопросов возникает.

Про сексуальное воспитание.

У меня есть отличный совершенно сценарий,

который я не могу сделать.

Потому что это вызовет вопросы у всех.

И у Ютуба, и у Фейсбука,

и у всех прочих цензур.

— Мне кажется, сейчас это гораздо проще делается, в том числе…

— …с литературой.
— Проще, но ты попробуешь сделать этот мультфильм,

про этот разговор, у тебя куча придурков и мамаш,

и морализаторов, и кого только не набежит!

Просто…

У меня на Патреоне очень хорошие ребята,

я с ними обсуждаю все эти темы.

И мы обсуждали, что будет, если создать такой мультфильм.

И сошлись на идее, что набежит слишком много говнюков.

— Вы имеете в виду патронов?

— Тех, кто донатят вам деньги?
— Да, да.

— А как эти обсуждения выглядят?

Это некий чат, это…

— Так же, как на Фейсбуке, примерно.

— Они подписаны на вас, и те, кто донатят,

могут участвовать?

— Да, те, кто донатят, могут участвовать в обсуждении всего-всего.

— Вы чувствуете какую-то ответственность

или какие-то рамки,

которые люди устанавливают вам? Те, которые донатят?

— Нет.

Ты знаешь, бывают какие-то вещи,

которые говорят люди…

Но они знают, куда пришли.

Поэтому они знают, что я могу с ними обсудить,

но совершенно не обязан принимат�� это во внимание.

Если есть художественный замысел,

он гораздо важнее, чем все, что говорят патроны.

Они принимают это правило игры.

— У нас был один… очень придирчивый… слухач выпусков «Намедни».

По утрам, в понедельник.

Ну, то есть, ночь, потом нужно переписать ведение на утро,

без «сегодня», «в это время» — вот это все убрать.

Ну, то есть, дай бог в два только освободиться,

чего-то хоть съесть, винца пивануть,

и с мыслью о том, что до двух часов,

только если термоядерная катастрофа, но…

…скажем, в 9:30.

«Алло, Леня. Здравствуйте, это Муслим.

Послушайте, вчера в "Масяне"

явно был двойной "долби".

Понимаете, что происходит?

Они в Питере "долби" сделали.

Потом ваши звукачи еще "до…

Понимаете, передолбили это называется.

В результате на низких все уходит в бидон».

Ну в смысле в бидон…
(имитирует эхо)

Муслим Магометович Маговаев.

«Да, спасибо, Муслим Магометович.

Обязательно посмотрю».

«Вы с ними поговорите.

Самое главное, когда один "долби" был,
нельзя второй "долби"».

«Да…»

(говорит сонно и неразборчиво)

— Это не тезка, это…

— …великий Муслим Магомаев?
— Да.

Ну у него же был фантастический…

Он без конца что-то со своими старыми записями делал

для того, чтобы звук был лучше.

Нет, это смотрели тогда все.

Это смотрели все!

Он не говорил, что «знаете, я смотрю всегда "Масяню"».

Это было как само собой разумеющееся.

— И Муслим Магомаев рецензировал…

— …технические недостатки этого мультика?
— Именно, именно, да.

Действительно, что-то, наверное, было с "долби",

но это было как-то связано еще и с фонетикой Куваева.

— «Масяня» выходила даже после захвата заложников в «Норд-Осте».

— Угу.

— Как вы делали эту серию?

— О, это был очень сложный момент,

опять же, для Парфенова, не для меня.

Потому что, понятно: я делаю веселые мультфильмы,

а тут случилась такая вот…

И что выпускать в этот момент?

И выпускать ли вообще или убрать на хрен «Масяню»?

И тут произошел интересный момент.

Он мне позвонил и говорит: «Что будем делать?»

А я говорю: «У меня есть сценарий для этого случая».

Ему пришлось мне поверить.

И причем поверить настолько по-крупному,

представляешь, если б я сделал что-то не то?

И вышло бы…

А там же все складывается в последнюю секунду,

это ж все было…

Я в пятницу готовил бетакам-кассету.

Я готовил бетакам-кассету,

отправлял буквально с проводником в Москву,

и бетакам-кассета приезжала буквально
за 15 минут до того,

как выпускаться на Дальний Восток.

— Угу.

— То есть все было… нельзя было подвести никак.

И он мне поверил,

что я сделаю хорошо.

Там была серия с названием «Во вне».

Действительно, грустная серия, с такими, более философскими темами,

проносили, и так далее.

Вот, и я справился.

Но меня поражает его героизм, что он поверил…

…человеку, который мог всю его карьеру,

если бы я сделал что-то не то, обрушить на хрен.

И он мне поверил. Это чудеса.

— Но они могли бы не выйти.

— Могли… Там разные варианты.

Могли выпустить на Дальний Восток, а потом решить, что не подходит.

Были, естественно, у них свои методы контроля.

Но все равно это было бы большой подставой для него.

И он поверил — чудеса.

— Вы бы могли так поверить другому человеку?
— Нет.

Я бы не мог так.

Наверное, он считает, что он знает людей.

Я не считаю так, что я знаю людей.

Он, наверное, считает, что знает,

и, может, действительно знает.

— Я помню, что мы поговорили.

Для меня это тоже было вызовом — именно того,

что «Масяне» можно все?

Или «Масяня» это «Веселая карусель», советская мультипликация?

(поет мелодию из «Веселой карусели»)

«Прокатись на нашей карусе-е-ели…»

Вот это?

Союзмультфильм?

Режиссер Котеночкин.

Или все-таки это взрослая вещь?

— Насколько правильно считать, что в Советском Союзе была великая анимация?

— Неправильно считать.

Советская анимация,

я понимаю, что может быть такое мнение не общепринятое,

но она была все-таки
вторичной по отношению к «Диснею».

И аниматоры российские учились по светокопиям с диснеевских учебников.

Серьезно, были такие,
чуть ли не подпольные, перепечатки —

у меня до сих пор лежит, кстати, такая светокопия

с диснеевских пособий для своих работников.

Они каким-то образом попадали в Россию, в СССР, я уж не знаю…

И союзмультфильмовские художники
учились по диснеевским…

…всем канонам.

И поступающий на работу в советское время

должен был нарисовать Микки Мауса.

Ну, грубо говоря.

(усмехается)

И, кроме того, понимаешь, советская анимация, она

какая-то совсем для маленьких детей вся.

Потому что для того, чтобы защититься бронированной стеной от

цензуры и советской жизни,

нужно было делать что-то
исключительно для маленьких детей.

— Угу.

— То есть, вообще чуть ли не для дошкольников,

для школьников уже почти ничего и не было.

— Во-первых, советская мультипликация, конечно,

так же, как и советская детская книжка,

и детские иллюстрации к книжкам,

в которых участвовали все авангардисты,

потому что там можно всегда было закосить под абсурд,

под тип детского мышления,

ну, в общем, Хармс писал же детские стишки.

— А на самом деле, между строк там…

— Там может быть все что угодно, да?

Всякие…

Ну, вообще, где может быть не социалистический реализм,

так это вот в «одеяло убежало, улетела простыня».

Вообще, советские… «Варежка».

Посмотрите фильм «Варежка».

Девочке не дают завести собаку,

поэтому она берет варежку и изображает из нее собаку,

и дает ей молока, и на коврик укладывает ее на ночь.

Ну, это про жизнь, про одиночество,

про стремление заботиться,

такое щемящее чувство…

У меня было в «Намедни»…
69-ый год, вот тогда это прорвало.

Это называется «мультфильмы для взрослых».

То есть, формально детские мультфильмы, которые смотрит вся семья

и от которых взрослые балдеют больше даже, да?

Ну, в «Винни-Пухе», 3/4 абсурдизма «Винни-Пуха»

дети не считывают.

«И я, и я, и я того же мнения» —

я вас уверяю, ребенок не слышит таких там вещей.

Ну какой ребенок знает такое понятие,

когда ослик Иа, —

это еще и лучшие актеры того времени —

смотрится в свое отражение в пруду

и говорит: «Душераздирающее зрелище».

Какой ребенок знает слово «душераздирающее»?

«Бременские музыканты» как были сделаны!

Настоящим мюзиклом, с таким вот прямо…

…с хиппарскими клешами.

— С секси-одеждой.

— С мини-юбками, да.

Эти все патлатые.

«Едва разинем рот, как все от счастья плачут».

Это уже Магомаев, во-вторых…

«И знает наперед, не может быть иначе…»

(пародирует)
«Мы к вам заехали на ча-а-ас,

Привет, Bonjour, Hello!

А ну, скорей любите нас!» — ну масса!

А весь Норштейн?

— Норштейн — это прямо совсем серьезно.

— Дети обожают «Ежик в тумане».

Детям очень нравится «Ежик в тумане»,

при этом, конечно, всю глубину тумана

дети считать не могут,

но от того, что это одиночество, потерянность…

…странности, обстоятельства вокруг, да?

Все координаты пропали…

— М-м.

— Ежик… птьих!

— Но вот Леонид Парфенов говорит, что это как раз наоборот, делало их сильнее.

То, что единственное,
где можно было избежать соцреализма,

это детские произведения, и именно поэтому…

— Собираются какие-то звери,

горностайчики какие-то там…

…пандики, встают в хоровод

и начинают: «Мы дружим-дружим-дружим, мы крепко-крепко дружим!»

Что-то в этом роде, да?

Ну, серьезно?

— Он приводил в пример мультфильм «Варежка».

— Угу.

Ну да, были такие романтические,

когда люди, да, пытались сделать

в этой области… но это единичные образцы.

— К «Ежику в тумане» как вы относитесь?

— Плохо отношусь.

Я, наверное, единственный в России, кто плохо относится к «Ежику в тумане».

Но это все из-за Норштейна, который хотел меня побить.

(смеется)
— Расскажите.

— Примерно в 2002 году, наверное,

когда только начался Парфенов,

меня пригласили на суздальский фестиваль.

Я как начинающий аниматор,

естественно, возрадовался, потому что

«заслужил, дослужился,
что меня на фестиваль пригласили».

А на самом деле, пригласили меня, чтоб побить.

Потому что считали, что я такой выскочка,

который ни хрена не умеет,

и анимация у него полное говно,

что, в принципе, было недалеко от истины.

(смеется)

Вот, и поэтому «этого козла

надо забить и вообще опозорить перед всей страной»,

и пригласить специально на некое
такое публичное аутодафе.

Поэтому позвали меня на фестиваль не чтоб показывать мои мультфильмы,

а чтоб выставить меня на такое судилище.

И во главе там сидел господин Норштейн,

такой, знаешь, как в «Джентельменах удачи»…

«Ну, что, ты… это… того… это…

Че ты делаешь-то вообще?

Кто ты такой вообще?»

Примерно так звучало осуждение со стороны официальных аниматоров.

И я такой, значит, несчастный, стою и думаю:

«Блин, зачем я сюда приехал-то?

Никаких мультфильмов моих
никто не собирается показывать.

Меня собираются бить».

Я просто вышел и сказал: «А я не аниматор.

Я не аниматор, я просто делаю какую-то медийную хрень,

заполняю дырку, которую вы,
аниматоры, не заполняете, и все».

И они, знаешь, как-то сразу и расслабились,

потому что советские аниматоры — это такие люди,

у которых ярлык такой, надо, чтоб было написано, что ты аниматор.

Если у тебя на ярлыке не написано, то ты не аниматор.

(смеется)

Такое, формальное отношение,

стоило мне сказать, что я не аниматор,

они все тут же разбрелись без всякого интереса.

— А где это?..
— То, что я не претендую на звание советского аниматора,

священное,

и слава богу, и разошлись.

— А если бы без этой истории,

то как вы бы относились к «Ежику в тумане»?

— Ну ты знаешь, личное отношение всегда превалирует,

чем некое абстрактное, поэтому…

…скучный мультфильм.

Красивый, но скучный.

— Что из мировых мультфильмов для взрослых

или, может быть, не только для взрослых, вам нравится?

— Бакши.

Знаешь такого?

— Бакши — это такой, полуавангардный, вот как раз из…

…плеяды авангардных комиксистов,

он делал такие странные мультфильмы как American Pop.

Он делал несколько полнометражных мультфильмов,

это, по-моему, 70-е годы.

Которые не очень-то коммерческий успех имели,

но, тем не менее, они очень необычно выглядят,

и это единственная существующая альтернатива «Диснею».

И всей этой коммерческой анимации, которая есть.

— Как вы относитесь к «Рику и Морти»?

— «Рика и Морти», конечно, люблю, но грубовато для меня.

То есть, там несколько неинтеллигентный юмор, совсем.

Иногда думаешь: «Ой, ну это уж слишком!»

То есть он такой, знаешь,

они пытаются затащить к себе подростков

путем того, что они очень много грубят и…

…задний сортирный юмор привлекают, который меня, например, отталкивает.

А так — фантазия отличная.

Убрать бы оттуда сортирный юмор, и было бы клево.

— «Южный парк»?

— «Южный парк», особенно в начале, очень хорошо.

А потом они уже начали делать по шаблону.

А первое время — очень хорошо.

Я начал делать «Масяню», когда «Южный парк» был на своем пике, просто.

Это же тоже такие самоделкины, как и я.

Ребята, которые просто на коленке все делали,

а потом попали в медиаимперию,

и умудрились там выжить!

Несмотря на свое самоделкинское прошлое.

— Что-то из полнометражного?

«Тайна Коко»…

— Не, не. То, что делает Pixar,

сейчас уже в стычке с «Диснеем», мне все нравится.

На самом деле… Там, конечно, есть диснеевские сопли,

но это же очень здорово и профессионально.

Насколько это здорово, что там даже критики никакой нет.

Конечно, это делается по определенным шаблонам,

но смотрится-то здорово.

Интересно, не оторваться.

Все эти последние — практически все люблю.

Вот всю пиксаровскую анимацию люблю.

Ни про одно не могу сказать ничего плохого,

пиксаровская вся хорошая.

— А «Дисней» не любите?

— Ну, «Дисней», сам понимаешь, это попсня.

Но вот они, как бы,

взяли и объединили «Дисней» и Pixar,

и сейчас стали и от «Диснея» появляться интересные вещи.

Именно совместным творчеством
получилась штука интересная.

То есть, я там все люблю, все смотрю.

Появляется новый 3D-мультфильм, я «а-а-а!» — побежал.

Я это все люблю, и жалко,
что у меня нет сил подобное делать.

— Что нужно, чтобы это делать?

Команда?

— Это вообще, это же индустрия, ты че?

Куча людей, это же куча сил,

это вообще, я туда не полезу.

Я сторонник того, что я тебе говорил: человек должен сам делать все.

А не сделаешь такой 3D-мультфильм при таком подходе.

Так что это просто не мое, я тут зритель.

— Удивительно, что ваш подход, вот этот DIY,

или «я делаю то, что продолжение меня»,

это очень похоже на то, что многие в Ютубе делают.

— Да.
— Чем Ютуб отличается от телека.

— Да.
— Потому что в телеке можно играть и притворяться,

а в Ютубе, что бы ты ни делал…

— Это первые звоночки того, что нас ждет в будущем.

Когда художник будет единолично ответственен за свое произведение.

Единолично.

— Когда «Масяня» выходила в «Намедни», это как-то повысило узнаваемость?

— Повысило узнаваемость среди тех людей, которые мне не нужны.

Меня просто стали узнавать в маршрутках.

Кому это, на фиг, надо?
(смеется)

Узнаваемость повысилась,

но она повысилась среди тех слоев населения,

которые ко мне никаким боком…

…и к интернету вообще никаким боком,

потому что «Масяня» — это часть интернет-культуры.

А что мне эти бабушки? Ну, зачем?

О чем мне с ними говорить?

— Какой снобизм!

— Они как знали, так и забыли.

— Сколько «Масяня» выходила в «Намедни»? Год?

— Да, совсем немного.

После того, как сняли Йордана,

и вообще, вот этот вот НТВшный кризис становился уже невозможным,

там и финансирование срезали, и…

и в это время у Куваева были какие-то проблемы.

Они все время возникали, но из-за этой паузы там…

В общем, потом не срослось.

Когда Йордана сняли,

он давал пресс-конференцию.

Ну не для того, чтобы… Чтоб, видимо, не сказать

«беспокоит, как там дальше будут выходить "Намедни"?» —

вот он со своим этим американским акцентом:

«Честно сказать, больше всего меня волнует дальнейшая судьба "Масяни"».

(беззвучно смеются)

«Вас волнует судьба свободы слова в России?»

«Как будет дальше без вас развиваться канал?»

(пародирует акцент)
«…судьба "Масяни"».

(Дудь)
— У вас есть серия «Будапешт».

Там в конце есть тоска по поводу того,
что Россия — не Европа.

— Ну, естественно,
потому что были определенные надежды,

и очень сильные

по поводу того, что мы вольемся в семью народов.

(усмехается)

И тем более, что мы территориально и культурно близки,

поэтому надежды были, да, что

мы станем совершенно наравне,
и будет совершенно неважно,

где ты проводишь свой отпуск.

И в конце концов, выезд за границу перестанет быть таким «выездом за границу».

А станет нормальным совершенно процессом перемещения,

когда куда тебе нравится, туда ты и поехал.

Однако, это до сих пор осталось перемещением в некую другую культуру.

Что печально.

— Знаешь, я в 90-х думала, что вот еще чуть-чуть,

и будет у нас, как в Европе.

Чисто, мирно, свободно и весело.

(смеется)

А оказалось, мы вообще в другую сторону ползем.

— Да.

Похоже, в Европу мы только на танках умеем въезжать.

— На самом деле, да,

на танке въезжаешь — с тебя уже и спрос никакой.

Ты на танке приехал!

А если ты приехал без танка и пытаешься влиться

со своими понятиями

из зоны,

то, наверное, тебя не примут.

(усмехается)

— Когда вы сказали, что была надежда, что мы станем частью общей культуры,

когда вас эта надежда оставила?

— Это был плавный процесс, конечно,

но все больше и больше отчаяние наступало, вот,

начиная с 10-го года, примерно.

А потом, это же плавный процесс был, да.

Все еще нет, мы изолируемся все-таки.

В какой-то момент было такое колебание,

изолируемся мы или не изолируемся,

мы часть Европы или не часть Европы…

Но в конце концов, в какой-то момент стало ясно — да,

изолируемся.

— «А почему это плохо?» —

спросят вас.

— Ну, потому что…
— Вдруг у нас действительно особый путь.

— Если ты запираешься в своей квартире и начинаешь там коптиться,

вряд ли к тебе придут хорошие мысли.

Тебе нужно выйти и с друзьями попить пива в баре.

Тогда ты будешь хорошо себя чувствовать,

тогда ты будешь нормальным человеком.

А если ты коптишься в своей каморке,

со своими странными мыслями,

то, наверное, ты закиснешь.

— Ну хорошо, а почему друзья должны быть в Европе обязательно?

Вот, там, друг в Минске.

Друзья новые, возможно, в Кабуле.

(смеется)

— Уже смешно звучит насчет друзей в Кабуле.

Это уже смешно звучит.

И уже отвечает на твой вопрос.

(смеется)

Чего, разве нет?

— Олег, пока мы с вами разговаривали,

были слышны такие звуки «хрясь-хрясь»!

Это меняли плакаты.

Это «Летят журавли»,

которые будут показывать.

— Это же «оттепель».
— Да.

— «Оттепель» была таким отзвуком авангарда 30-х годов.

То есть, когда чуть-чуть отпустили гаечки,

то народ ринулся в творчество.

Ну, не так сильно, правда, как в начале XX века,

но да, видишь, они оказали влияние

и на мировую культуру определенным образом, немного все-таки было.

— Что у вас с тех времен любимое?

— Ты знаешь, как ни странно, Михалков с его «Я шагаю по Москве».

— Данелия.
— Да, очень приятное кино.

Вот просто по ощущениям приятное, когда там поливальные машины,

когда утро, Москва…

— Это первое, что я вспомнил.

— Я не люблю Москву, но в этом фильме, конечно, клево.

Скорее, это символизм,

оттепель, смывается грязь, и так далее.

Время надежд,

и так далее — это все воплощалось в этом.

Ты знаешь, там важна не сюжетная часть,

а именно визуальная картинка.

То есть, картинки там именно хорошие.

Там каждый кадр можно брать и вставлять в рамку.

Чисто живописно очень хорошее и приятное кино.

И по атмосфере, опять же, очень приятное,

то есть, как будто бы жизнь нормальная.

(смеется)

— Вы жесткий антисоветчик.

— Да, скорее да,

хотя в последнее время, ты знаешь,

вот самое-самое последнее,

самые последние буквально пару лет,

я начинаю думать, что в Советском Союзе было лучше, чем сейчас,

потому что, по крайней мере, были более-менее понятные правила игры.

Вот и все — хотя они были идиотскими,

отвратительными и человеконенавистническими,

но они были какие-то понятные.

Если ты сидел и не вякал,

ты мог гарантировать, что тебя никто не тронет.

А вот в современной России, к сожалению,

это совершенно рандомальная хрень.

То есть, на тебя может попасть перст судьбы

вообще независимо от того, что ты делаешь.

— Вокруг часто говорят,

что из России народ уезжает.

— Да.

— А вы чувствуете это по тому,
как прибывают люди в Израиль?

— Да, у нас каждую алию,

алия — это волна эмигрантов.

Есть путинская алия, так называемая.

Это совершенно официальный термин, устоявшийся,

который означает людей, которые стали приезжать

примерно после… нет,
еще до крымского кризиса они поперли.

Где-то с 2012 года примерно

пошла путинская алия.

Очень большая, кстати.

Я приехал в 2006 году,
когда из России не приезжал никто.

То есть в начале 2000-х алии этой,
волны, практически не было.

Я, когда получал гражданство,

я там был чуть ли не один.

(смеется)
— Ага.

— В начале 2000-х из России действительно уезжали мало.

Я не знаю, может, в Америку уезжали, но в Израиль нет.

А потом, после 2012 примерно,

очень примерно,
но пошла путинская алия достаточно большая.

И сейчас их очень много.

— Сейчас… То, что тогда, понятно.
— И сейчас едут.

И прямо сейчас едут.

Вот прямо в данную секунду — ну, может, из-за короны, конечно, нет,

но… хотя нет.

У меня есть один человек, очень хороший медик,

который почему-то решил сделать себе репатриацию прямо сейчас.

А знаешь что?

Из России людям нельзя ехать,

а репатриантам можно.

(смеется)

— Что вы об этом думаете?

— О чем конкретно?

— Ну, о том, что молодые люди…
— Мотают оттуда?

Да всю жизнь мотали, пока что…

Вот был маленький перерывчик в начале 2000-х, да, как мы с тобой говорили,

самое лучшее время в России,

когда ехали мало,

а так всю жизнь уезжали, так что, как бы,

это входит в кровь и пот России, да…

— Как относиться к тем, кто остается в России?

— Как к героям.

(смеется)

Я недавно ездил с сыном в Питер.

Я очень хотел показать, естественно, все это,

красоту всю эту неописуемую.

И я приехал с сыном в Россию.

И встречался со своими старыми студийцами,

со своими ребятами —

и знаешь, мы очень хорошо чувствовали,

но, грубо говоря, не выходя на улицу.

То есть, люди замыкаются в маленьких социумах,

в маленьких сообществах, и там чувствуют себя прекрасно.

— Да ладно, в Питере классно на улице.

— Я ездил зимой, это…

— А, ну тогда…

— Я имею в виду в ментальном стиле,

то есть они в маленьких компаниях
чувствуют себя прекрасно,

но когда подключается
какая-то широкая аудитория или что-то,

там уже…

То есть, общение начинает ограничиваться маленькими группами.

Но это метод выживания.

— У вас не раз Путин фигурирует как царь.
— Ну.

— Во-первых, тот, который говорит: «Запрещено все!»

— М-гм.

— А в «Доппельгангере» Масяня говорит,

что «какой царь управляет сейчас нами».

— Ну.

— Для вас Путин царь?

— Ну, фактически, да.

Я смотрю, что на практике происходит,

а не что там формулируют
всякие крючкотворцы разнообразные.

Естественно, они придумывают всякие формулировки,

но по сути-то…

…по сути-то, это абсолютно… абсолютистская власть.

— Вы допускаете, что настанет момент, когда вы в Россию вернуться не сможете?

— Да, допускаю.

Допускаю, это может случиться с каждым.

Не только со мной.

И в любой момент.

Это один из приятных моментов абсолютизма.

— Приятных?

— «Приятных».

— М-м.

Для вас это будет трагедией, если вы не будете иметь возможность возвращаться в Россию?

— Наверное, да,

но не смертельно.

Если б я в этот момент был в России,

наверное, я бы больше испугался этого.

Если б у меня был только один паспорт.

— В стране, где вы сейчас живете,

такое возможно?

Такая абсолютная власть.

— Ты знаешь, буквально, вот, пару лет назад…

…приезжали россияне в Израиль и говорили:

Биньямин Нетаньяху тоже двадцать лет сидит.

— Угу.

И вот тут произошел такой типа…
(звук пердежа)

Его сняли совершенно нормальным и демократичным путем.

Обычным демократичным путем.

Он не стал вносить поправки в конституцию,

(смеется)

просто проголосовали, что, дескать, хватит ему сидеть.

Все.

— Ни крови, ни военного переворота?
— Ничего, ничего.

Кто хотел, чтоб он дальше сидел, сказали: «Эх!»

(смеется)

Обычным демократичным путем это длинное царствование,

когда мы уже начали думать: «Может, он действительно засел, как Путин, навсегда?»

Нет, нет.

Обычным образом собрались, сказали: «Хватит».
И он ушел.

— Верите, что в России такое возможно?

— На данный момент, нет.

И вообще никогда такого в России не было.

За всю ее историю.

(усмехается)

Так что с какого хрена вдруг верить в это?

Совсем никаких оснований.

— Как вам кажется, насколько мы близки к тому, что серия «Сублимация»

про запрещенный интернет

воплотится в жизнь?

— Давай, для начала я типа в Твиттере.

— Арргх! Ненавижу Твиттер, много писать.

— «Лохматый: Покушал семечку».
Прокручиваю.

— Я очень надеюсь,
что технически это все-таки невозможно,

что, как там… «романтический момент потерян».

Исторический момент потерян,

когда это еще можно было свернуть по китайскому методу.

Мне кажется, что это технологически,
слава богу, невозможно.

Но, может быть, это я сам себя успокаиваю.

Потому что чего мне останется, бедолаге?

Только книжки выпускать.

— Как вы относитесь к гипотезе,

что в 2022 году государство займется Ютубом?

Это прямо важнейшая цель.

— А вы откуда знаете?

— Я не знаю, так многие говорят.

— Я ни разу не слышал.

Логика нашего, и вашего, и моего

существования в Ютубе, она, конечно, противоречит всем трендам.

И, наверное, они не прочь бы были заняться,

но опять-таки, я надеюсь,
что это технически неосуществимо.

И что…

Ну это…

…еще сложнее, чем вакцинировать 90% населения.

Но так или иначе, будут смотреть,

и потом, мобильные приложения, и потом…

…сито, которым нельзя вычерпать воду.

Ну, Телегу же не смогли закрыть.

— Вы автор гениальной песни «Это не пипец».

(поет на мотив «Турецкого марша»)

— Сидел на балконе, напевал под нос.

На самом деле очень многие вещи,
которые потом имели успех,

делались именно таким образом.

Просто бубнишь, пока тебе нефиг делать,

и делаешь из этого что-то в мультфильм.

Я не собирался вообще делать из этого мультфильм,

просто я бубнил, прочитав очередную новость, и все.

И есть определенная паралелль.

Тем менее серьезно ты относишься к тому, что делаешь,

ты иногда получаешь гораздо больше отклика,

чем если ты серьезно планировал что-то.

— Дальше будет хуже?

— Где?

— Везде.

— Да, наверное, да.

Народу становится много.

В Израиле…

…так тоже не светит ничего особо…

(усмехается)

Но…

…человек боится гораздо больше, чем надеется.

И это нормально.

Потому что это инстинкт самосохранения.

Поэтому, если я считаю,

что все будет впереди плохо,

есть в будущем большой шанс порадоваться.

Ты знаешь, у меня у жены есть такой интересный подход.

«Я пессимист, — она говорит.

Потому что, если что, я порадуюсь.

А если другое,

то я скажу, что был прав».

Это ситуация, выигрышная с обеих сторон.

Поэтому быть пессимистом — выигрышная ситуация.

Быть оптимистом трудно — я пытаюсь, она нет.

Она выигрывает чаще.

(смеется)

— Блиц.

Я спрашиваю коротко, вы отвечаете необязательно коротко.

«Симпсоны» или «Пластилиновая ворона»?

— «Пластилиновая ворона».

— Почему?

— Это же «Пилот».

«Пилот» — это была одна из лучших студий в России, еще в советское время.

— М-м.

Это как Pixar, к которому относишься — все хорошо.

У «Пилота» было примерно так же.

Все, что «Пилот» делал, было здорово.

— «Пластилиновая ворона» — это же тоже авангард, в некотором смысле.

— Да-да-да, очень интересная художественная штуковина.

Жалко, что ее нет в хорошем качестве.

Не сделали, то есть, нет.

— Варламов или Лебедев?

— Варламов.

Вообще даже думать не о чем!

(смеется)

— Вы и Лебедев — одни из первых суперзвезд интернета.

— Да, он приезжал ко мне в гости даже, время от времени.

— Как вы к нему сейчас относитесь?

— Плохо.

Я стараюсь не попадать в ситуации, когда мне придется говорить о нем свое мнение.

— Почему?

— Во-первых, я не знаю, что за этим всем стоит.

И как у него там внутренняя кухня, ничего не знаю.

Но то, как он появляется в сети, мне совсем не нравится.

Но это не значит, что я должен его осуждать, правильно?

Я просто не касаюсь, это его личное собачье дело.

— А что не нравится?

— Ну, там же были всякие истории про…

…немецкое гражданство…

— Юлии Навальной.
— Да.

И какие-то непонятные, явно проплаченные, хрени.

(звуки отвращения)
Это опять вот то кислотное болото, я туда не суюсь.

— Самая вкусная еда на свете?

— Мы находимся в Амстердаме.

Здесь есть такая штука, называется Febo.

Не знаешь?

Febo, здесь стоят такие автоматики.

И ты опускаешь 1 евро,

и получаешь такую котлетку,

которая напоминает по вкусу фалафель.

Febo.

Это как раз такие автоматы,

когда ты идешь, погулявши как следует,

и единственное, чего тебе хочется,
это что-нибудь сожрать.

И вот по дороге покупаешь такое Febo.

Съедаешь за 1 евро — и пошел дальше.

И вот этот момент обостренного вкуса оставляет незабываемые впечатления!

С тех пор я обожаю этот Febo и приезжаю…

А, и селедка голландская!

Это будет длинный ответ — достаточно Febo и голландской селедки.

(восклицает)

Минога питерская!

Я бы сейчас отдал тысячу долларов за одну миногину!

— Минога это питерский угорь?

— Да.

Это не угорь, это не рыба вообще,

это хордовое некое животное,

которое ни к чему не относится.

Но это самая вкусная вещь на свете.

— Ютуб или Фейсбук?

— Ютуб.

— Цукерберг или Дуров?

— Ха…

Трудный вопрос.

Ну, естественно, Цукерберг, потому что

мне кажется, что Дуров просто содрал у него все.

И он, по-моему, не отрицает этого.

Так что это вторично по отношению к Фейсбуку,
только поэтому.

— Лучший город Земли?

— Питер.

— Хрюндель или Лохматый?

(смеется)

— Лохматый лучше, хотя я выбираю Хрюнделя,

потому что это мое альтер-эго.

Если у меня есть какие-то вещи, я вкладываю…

То есть, у меня есть какие-то отходы,

психологического производства моего мозга,

я вкладываю их в этого персонажа.

— Отходы психологического производства?

— Да, естественно, а у тебя нет?..

Ты же пытаешься быть лучше, нет?

— Стараюсь.
— Значит, ты отсекаешь кожуру?

И выбрасываешь ее.
А у меня есть специальный мусорный ящик.

Если у меня появляются какие-то дурацкие мысли,

которые потом будут признаны дурацкими,

то я их вкладываю в этого персонажа.

Нелепые идеи,

бредовые начинания,

и так далее — у меня есть персонаж, куда я вкладываю.

А Лохматый — это наоборот, как бы, хорошая сторона.

Та сторона, которая вечно делает…

…добро, пытаясь делать зло.

— Бродский или Блок?

— Бродский.

Хотя он гад.

Но это опять же… Помнишь, он написал?

Украинские стихи про украинцев.

Для меня это как Майкл Джексон, который…

…признан педофилом.

Но это было… Ты че?

Вот так вот.

Но тем не менее, все остальное, что он делал, конечно, очень клево.

— Деньги или наследие?

— Что такое наследие?

— Это когда в 2050 году

люди будут знать, что такое «Масяня».

— А мне-то пофиг на тот момент будет уже.

(усмехается)

Ни то, ни другое.

— Сколько вам было в 1999-ом?

— В 1999-ом…

…мне было что-то типа

34, что ли, или что-то такое.

— Сколько вам будет в 2036-ом?

— В 36-м…

…мне будет 59.

Нет, или 69.

— И финальное: в чем сила?

— Ой, я не люблю «Брат».

Это вопрос с подковыркой, я пытаюсь избежать подковырки.

Нет никакой силы.

(усмехается)

— Нет никакой силы?

— Нет никакой силы.

Сила — это агрессия.

Агрессия не ведет ни к чему хорошему.

— Конкурс!

Что будет призом, Олег?

— Призом будет фарфоровый телевизор!

Благодаря моему другу из Амстердама, а не мне самому,

который гораздо толковее, видимо, чем я.

Вот, это фарфоровый телевизор,

раритетная совершенно вещь из, насколько я понимаю, 60-х годов.

Фарфоровый телевизор с картинкой «Битлз».

Найдено на барахолке,

вещь суперценная

и суперраритетная.

Вот он приз.

— Конкурс.

Мы хотим предложить нашим зрителям придумать следующую вещь.

Мы предлагали похожую вещь, когда у нас

был режиссер проекта «Внутри Лапенко».

Вы, кстати, смотрели?

— О, конечно.
— Вам нравится?

— Ой, первые серии совершенно замечательные.

Очень хорошие.

— Мы предложили им придумать нового героя во вселенную Лапенко.

И вы бы видели, сколько классных,

многогранных, веселых персонажей…

— Я тоже хочу!

Я тоже хочу!

— Предложите нового героя во вселенную Масяни.

— Имя, характер, словарный запас.

— И словарный запас?
— Да.

То, как говорит человек, очень важно.

— Оставлять варианты в закрепленном комментарии,

вот под этим видео.

Вместе выберем?

— Вообще я тебе доверяю достаточно.

Нет, я буду участвовать.

Я буду участвовать.

— Еще раз. Тот, кто выиграет, — это не значит, что вы его должны нарисовать, разумеется.

Это просто вам… «Хозяйке на заметку».

— Если кто-то хорошо сделал, я скажу, что сделал хорошо.

— Олег, спасибо вам большое.