«Уот ё проблем, мазафака?» //
«Говнорок».

Ну нельзя говорить: «Тёлки — суки». //
Кто вас туда пригласил?

У нас искренняя беседа. Я, может быть,
нигде это не рассказывал.

Мне показалось? //
Шутка удалась, да.

(Дудь фыркает) //
Очковать не нужно.

— Вы сюда пришли пешком из дома.
Я правильно понимаю?
— Да, да.

Вы слушали музыку, когда шли?

Иногда слушаю, иногда нет.

Иногда просто ищу её, что ли.

Глядя по сторонам?
Да, да. Ну, выхаживаешь

с тем или иным ритмом,

идёшь, как бы,
взял бит такой шага

и что-то там начинаешь про себя

сочинять, выдумывать.

Это всегда интересно. Наблюдая
прекрасные декорации нашего города.

Такой интересный
маленький концерт.

Как вы относитесь
к понятию «говнорок»?

«Говнорок»? Нормально.

(смеётся) Почему нет?

Есть и говнорок,
есть и говнорэп.
Не, не, не, не. Под говнороком...
Смотрите.

Речь не о качестве, а вот в какой-то момент
русский рок стал настолько унылым...

— ...настолько не цепляющим и не
заставляющим тебя двигать...
— Ай, согласен, согласен.

...что изобрели такой жанр,
«говнорок».

Ну, согласен,
но не то чтобы говнорок,

но кризис жанра налицо, да.

Вот последнее «Нашествие» —

да простят меня...
Я всё это слушал —

и малую сцену, и большую —

как-то всё немножко
уныло стало, как-то вот...
Поэтому, может быть, сейчас такой
взрыв рэп-культуры в стране.

Но что российский рок переживает
не лучшие времена — это точно, да.

Очень всё так заезжено,

и как-то нет таких прорывов,
свежака.

Ну, это в нас, наверно, нет. Надо начинать
с самих себя прежде всего.

Но просто вот сама волна
немножко так достигла...

— С чем вы это связываете?
— ...достигла дна.

Ну, это связано
со многими причинами.

В принципе...

Как тебе сказать?

Вам — да? —
Юрий Александрович?

Мы же на «вы»
договорились.

И не материться.

— Это была не моя просьба.
— Ну, хорошо, да.

Юрий Алксандрович,

любая идея, она...

Вот идея вот этого рока —
я помню, в 80-ые она...

Мы просто горели все
этой идеей, что вот...

Помнишь, у меня ещё была песня: «Взойдёт звездою русский рок»?

Такая глагольная рифма.

И вот это ощущение
свежака, нового, свежего —

это очень было сильно.

Ленинградский рок-клуб.

Но любая идея — понимаешь? — 
когда она воплощается в жизнь,

политическая, кстати вот,

взять, там, коммунизм, демократию
— любую вообще концепцию, —

она, претворяясь в жизнь,
теряет свой ореол какой-то,

и она становится такой
немножко утилитарной.

И когда она уже
в реальности существует,

начинается какая-то
возня подковёрная —

кто-то начинает ковать бабло,
кто-то успокаивается,

начинается стагнация.

Ну, это во всех сферах человеческой
деятельности существует —
не только в искусстве.

Вы на себя, ну, конкретно...

(Шевчук)
Да и всё умирает просто.

На группу «ДДТ» вы никогда
не примеряли понятие «говнорок»?

Когда вы записали
альбом и думали:

«Блин. Чё-то... Чё-то уныло».

Я просто скажу вам, что очень
много говнорока у нас в корзине.

Ну да, когда ты чувствуешь,
что песня, да, немножко попахивает

нафталином или чем-нибудь похлеще.

Бывает конечно! Мы к себе...
Я к себе отношусь весьма иронично.

Наверно, вы это знаете.

Никакая не звезда.

Я смотрел одно из ваших
недавних интервью,

в котором вас спросили
про успех группы Ленинград.

И в вашем ответе мне
послышалась некая досада

за то, что эта группа сейчас — по сути,
главная рок-группа в стране.

Мне показалось?

Нет. Ну, мне они никогда
не нравились.

Они же давно уже живут.

Как бы, я всегда в этом
слышу мало музыки очень.

Мало рока. Больше попсы такой.

— (Шевчук) Но как сказал
Николай Бердяев, знаете...
— А почему? Дудки — разве попса?

Он хорошую фразу сказал:

«Склонен наш народ
к оргиям и хороводам».

И вот эти оргии и хороводы —
взять, там, съезды партийные

или концерты группы «Ленинград».

Вообще, ну, это очень, как бы,
всё вместе,

и вот это всё как-то...

Нет в этом

ну, того, что мне необходимо
в музыке,

в посыле каком-то

интеллектуальном, что ли.

Вообще есть два типа культуры:

дионисийский и аполлонический.

То есть об этом ещё писал
Гегель, Ницше.

Вот аполлонический
путь в культуре —

это торжество духа, интеллекта,

это, понимаешь, светлый разум.

И такого искусства очень много.

А дионисийство, ну, Дионис, —

это вакханалия,

это ужас бытия, тьма,

это физика, это стихия жизни.

И если брать творчество Шнура,

я могу прояснить про него, —

это как раз дионисийство
чистой воды.

И в принципе, ничего,
наверное, плохого в этом нет,

потому что аполлоническое искусство
в какие-то времена терпит крах,

оно начинает стагнировать,

застывает вот в этом
торжестве интеллектуализма.

Оно становится пресным
и в этом даже пошловатым.

И появляются такие люди,
которые просто начинают это рвать!

Козлорогие паны с голыми нимфами.

Рвать эти все благородные
устои, каноны.

И в этом тоже что-то есть,
безусловно.

Это всегда было в искусстве.

(Дудь) А вам не кажется, что..?

Но мне больше нравится, когда
и то, и другое есть в творчестве —

и аполлоническое,
и дионисийское.

Разве Rolling Stones и AC/DC
по-прежнему катают по всему миру

и собирают в том числе и молодую аудиторию
не потому, что они дионисийские и карнавал?

В рок-н-ролле этого очень много,

поэтому много рок-н-ролла мне,
может быть, и не нравится.

Но позвольте мне иметь своё мнение,
Юрий Александрович.

Когда у вас отношения
со Шнуром испортились?

Да у меня никогда с ним
никаких и не было.

Я вчера вот посмотрел, мне показали, он что-то там набрякал...

(Шнуров) Я просто очень не люблю людей,
которые начинают учить.

Вот «ДДТ» — это абсолютная коптилка.

Ну, Шевчук. Стал каким-то...
«Так. Это нужно этак».

Ну он как-то очень
странно апеллирует.

«Что ты, там нас учишь?
Что ты, там..?»

Это знаешь, как вот иногда бывает,
встретишь какого-то дурака,

пытаешься что-то ему
сказать хорошее,

а он говорит: «Чё ты нас учишь?»
Ну как-то в этом...

«Что ты, самый умный, что ли?»

Ну как-то это...
Стиль речи такой очень,

такой, ну мягко говоря,
урловатый такой, да.

— Юрий Юлианович, ну...
— Не знаю.

Не мне конечно вас судить,
но мне кажется, это ревность, нет?

Нет никакой ревности.
У нас полные залы.

— Человек хоть что-то... Нет!
Тем более это странно видеть!
— Никакой ревности нет.

Он последний человек,
который делает хоть что-то,

чтобы молодые люди
не читали поголовно рэп.

Старик, мат. Мне никогда
не нравился на сцене мат.

И дело тут даже не в этом чуваке...

— Вы певец русской души!
Русская душа без мата невозможна!
— Возможна.

Абсолютно возможна
русская душа без мата.

Понимаешь, это вот сейчас
нынешняя тенденция.

Я вот говорю молодым:
это какое-то упрощение.

Упрощение гражданского общества.

Начальник и подчинённый —

никаких других вещей
уже не существует.

В культуре — в рок-культуре, в рэп-культуре
— тоже очень много упрощений.

Понижение языка.

А вот мат — это, понимаешь,
язык чувственный, очень эмоциональный.

Но я не согласен — это Мирон, по-моему,
— да? — сказал...

— ...что это жемчужина русского языка?
— Да.

А нецензурная брань — жемчужина
великого русского языка, окей?

Иногда можно, но не каждый день,
не с утра до ночи.

И понимаешь,
вот это засилье мата

меня конечно просто...

Мне очень это не нравится,
скажу вам.

Очень не нравится, потому что от этого
тормозит развитие русского языка,

потому что это упрощение,

это банально очень и...

Кстати! Мат, если можно так
сказать о русском языке, —

это эмоциональные пики, да?

И когда человек всё время говорит
на этом эмоциональном пике,

то, в принципе, эмоция теряется

и она сама себя убивает.

И получается, что ты как художник
уже не можешь достичь этих пиков,

которые необходимы тебе
в дальнейшем просто.

Ты просто всё утилизируешь.

И это очень серьёзная проблема.

Знаешь, какая проблема всегда,
когда мы снимаем и я за рулём?

Сторона не рабочая.

Две недели назад я не умел заправлять
сам без помощи чьей-либо,

но сгонял в Исландию и научился это делать,
потому что там заправщиков НЕТ.

(Дудь) Ксюха.

(Дудь) И антифриз!

(Оператор) Антифриз там был.

— (Оператор) Не антифриз тебе нужен,
а незамерзайка.
— (Дудь) А какая разница?

— (Оператор, через смех) Ну ты даёшь!
— (Дудь) А есть разница, да?
— Братан, ты чё?

Благодаря моим новым корешам
из Альфа-Банка и карте CashBack

заезжать на заправки
стало вдвойне приятнее.

С каждого чека на АЗС
— любой АЗС! —

Альфа-Банк возвращает 10% обратно
на счёт по карте CashBack.

Хотите платить за бензинушку,
как до кризиса,

и оптимизировать
повседневные покупки?

Бежим по ссылке в описании

и заказываем карту от Альфа-Банка.

Давайте перенесёмся в прошлое.

У вас есть одна песня,
которую знают ВСЕ поколения.

Как минимум одна песня,
которую знают все

Песня «Что такое осень?»

(звучит песня «ДДТ» — «Осень»)
♪ Осень, мне бы прочь от земли ♪

Да.

— (Дудь) 1991 год.
— Да.

Как так произошло, что эта песня,

которая, в общем-то, стала главной
в истории группы «ДДТ» появилась?

Где вы гуляли, по какой
части Петербурга, что..?

Я её написал на кладбище.

В Александро-Невской Лавре.

Это рядом с вашей тогдашней
коммунальной квартирой?

Да, да, коммуналка была
на Синопской, 20 метров.

Я там прожил много-много лет.

Мы там гуляли, потому что
на кладбище хорошо.

Одиноко очень.

Есть, о чём подумать. Хорошо.

Я туда часто ходил, да.

Сидишь... Возьмёшь бутылочку,

мы с другом, Сергеем Броком, — 
и философствуешь о бренности бытия.

Так это приятно, да.

Так. И что именно в тот вечер, тот день,
происходило, что родилась..?

Я не помню, что происходило. Ты же
не понимаешь, как она рождается.

Но в этом что-то было. Какое-то было
такое состояние души, наверно.

Ну, эту песню мы потом
долго и не пели,

потому что она уже действительно
из каждого утюга.

У вас бывало, что вы испытывали прямо
тошноту от того, что вам надо её играть?

Ты знаешь, я... Вот у нас
такая искрення беседа.

Я, может быть, нигде это
не рассказывал, но

я её прекратил петь как-то
после первой Чечни.

Потому что 95-ый год... Ну, неважно.
Многие об этом знают, и...

Там парень один умирал,
понимаешь?

В буквальном смысле слова
умирал молодой парень.

Ко мне подбежал его друг.

Это было около больнички.

— В Грозном?
— Да.

И говорит: «Вася умирает.

Юрий, он всю жизнь мечтал,
чтобы вы песню “Осень” спели».

Ну и подошёл спел.
И он умер.

Ну, вообще после этого я как-то...
Ты знаешь, это,

ну, как-то у меня не пелось оно
очень долгое время.

Я по-разному от неё отстранялся.

Но песня-то неплохая, в принципе.

«Что же будет с Родиной, с нами?»

Но, какие-то вещи, занаешь,
есть внутренние,

без которых ты просто
не можешь что-то делать.

Очень это всё глубоко и серьёзно.

Я не знаю, в курсе вы или нет,
но сейчас в России

просто мания видеоблогинга,

и в том числе влогинга.

Это когда люди сами себя снимают,
живут в формате дневника.

— Снимают всё, что происходит...
— Нет, мне чуждо.
— ...вокруг них.

Тем не менее, многие удивятся,

но Юрий Шевчук — один из первых

и самых известных влогеров 90-ых годов.

— Потому что ваша поездка с любительской видеокамерой в Чечню в 95-ом году...
— А, ну да, это было.

...это абсолютно легендарная
с точки зрения журналистики штука.

Начинается серьёзное.

Как появляется оружие, так все начинают
почему-то немножко улыбаться.

Нервы. (смеётся)

Камера и гитара, да.

То, чему я удивился больше всего...

Меня совершенно не удивляло,
что вы бывали в Чечне.

Это, в общем-то, известный факт
для тех, кто группой «ДДТ» и вами

интересуется прямо
совсем по касательной.

Но меня удивило то, что это же реально было
чуть ли не через неделю после начала,

после ввода войск в Чечню.

Да.

Как к вам пришла эта идея?

Сидел, как все.

— В Питере?
— Да, в Питере, на кухне.

Включил ящик, а там такое просто...

Какое?

Бойня.

Вот перед новым годом.

Позвонил — а у меня друзья
в МЧС очень хорошие.

У меня много друзей служивых таких,
я их люблю очень.

Потому что прекрасные люди.

Ну, на них Россия стоит.

Как бы там что бы ни говорили.

И многие служат...

Как все говорили и в Чечне,
и в других местах:

«Служим России, больше некому».

Да, это очень приятные люди,
прекрасные.

Позвонил в МЧС

и попросился в Чечню
посмотреть как художник,

потому что мне было невыносимо
всё это наблюдать.

Ну, такой был очень
порывистый чувак, да.

И через два-три дня я уже бортом...

МЧСовским из Чкаловского?

Да, да, да.
Уже был в Моздоке, да.

То, что я увидел, — я этому
не рад абсолютно.

То, что я пережил.

Прочувствовал.

Не знаю. Я оттуда вернулся
другим человеком абсолютно.

Если раньше у меня были
какие-то иллюзии...

— Про что?
— О власти, о народе, о...

О том о сём.

Какие-то иллюзорные мысли.

О каких-то братстве,
равенстве, демократии.

Я понял, что нам
до этого так далеко.

Потому что война, понимаешь,
— это уже...

Я там понял одно —
что это следствие того зла,

которое копится в мирной жизни.

Это очень такие вещи...

И сколько там наблюдал
трагедий и так далее...

Я не понимаю связи с демократией.
Многие демократические...

Ну, я понял, что эта власть
ничем не лучше другой,

что такие же монстры,

такие же люди,

для которых человек
ничего не стоит просто.

Потому что война — это острие,
где всё это прекрасно понимаешь.

В мирной жизни такого нет.

Когда я вернулся из Чечни, я ахнул.

То есть, понимаешь, у меня ещё
чеченская грязь на ботинках,

и я прилетаю в Москву,
тоже Чкаловский,

я еду к другу — я обещал
пацанам пивка попить

за их здоровье, —

и просто всем пофигу!

— Все ходят, гуляют...
— Это «послевоенный синдром»
называется, кажется.

Да. Все сидят в барах, гуляют смеются
— а там людей убивают!

Тут просто два-три часа лёту —

убивают людей со всех сторон,
месиво.

А тут, понимаешь, ничего!

Конечно синдром я получил такой,

Юрий Александрович,
что приходил в себя очень долго.

Как вы приходили?
Вы бухали тогда?

У меня друг-афганец,
Миша Марусанов.

Ну он такой уже —
он всё это пережил сто раз.

Он меня взял за шиворот...
Я бухал и плакал.

Вот честно говорю.

И мне всё это снилось,
я не мог спать.

Бухал и плакал.

Он меня взял за шиворот

— у меня не было дома в деревне,
как сейчас есть, —

увёз к себе в деревню под Псков,

оставил мне бутылку водки
и мешок консервов, сказал:

«Сиди здесь,
пока не выздоровеешь».

Я в лесу в этом сидел и написал...

Ты знаешь, вначале меня
конечно сильно

корёжило,

но потом как-то — природа, лес, небо,

весна — как раз март был.

И как-то, знаешь?..

И какая-то вдруг наступила
такая жажда любви,

такой серьёзной какой-то.

Ну вот спасение в этом.

И первая песня, которая написалась,
— «Любовь».

♪ Любовь, пай-ра-ра-рам ♪

Вот это первая песня после Чечни.

Не про войну, а именно любовь.

И она как-то спасла меня, что ли.

Мы её до сих пор поём.

(звучит песня «ДДТ» — «Любовь»)
♪ Любовь! ♪
♪ Любовь! ♪

Есть совершенно, ну, видео,
которое меня просто повергло

в крайне сильные эмоции.

Смотрите, там есть...
Вот это видео.

— Волгоград, Юра.
— С города Калининграда.

(Шевчук, за камерой)
О, Калининград!

— Тула!
— Волгоград!
— (Шевчук) Очень приятно. Тула.

Из Питера.

— Оренбург!
— Урал!
— Конго!
— Оренбург!

Йошкар-Ола, Марий Эл.

Вы выходите и говорите:

«Так, мужики, давайте на память
назовите, кто из какого города».

И там молодые лица говорят:

— «Я из Татарстана. Я из Питера».
— Да, да, да.

— «Из Волгограда. Из Тулы».
— Да. Я помню.

Я слышал, что потом только
один из них вернулся живым.

Да, и мы с Сашей
это всё показывали.

И потом нам очень много
писем приходило

от матерей, от жён, от родителей,

и мы всем отправляли эту запись,

потому что это единственная память,
которая у них осталась.

Все кроме одного погибли?

Да, один-два.
Я уже точно не помню.

Погибли, да. Буквально день-два.

Ты не представляешь.
Я прилетел в Моздок.

Там вот под этим унылым
кавказским дождём и туманом

сидел целый полк ВДВ —

молодые пацаны, необстрелянные.

«Сколько раз вы стреляли?»
«Один раз в воздух».

Это мне отвечают пацаны.
И они в Чечне.

Ну как это так?

Ну это же уже Ельцин, демократия.

Ну как это так?

(Дудь) А просто других
нельзя было набрать?

Я ночь стоял под дождём,
им расписывался на военниках.

«Добра, удачи».

«Добра, удачи».
«Добра, удачи».

«Будет мир».

«Вернёшься домой», туда-сюда.

Потом когда я был в Грозном,
около больнички,

мне показали просто
целую кучу этих военников,

пробитых пулями, в крови,

и там мои автографы:
«Добра, удачи».

То есть это парни,
которые погибли?

Погибли, да. Буквально через
три-четыре дня.

(Дудь) Ага...

Есть у вас эмоционально
самый тяжёлый момент там?

— Проще говоря, у вас был какой-то...
— Самый тяжёлый? Мы жили в палатке МЧС.

Один парень где-то нашёл,
знаешь в армии как —

кто-то всегда выпить найдёт,

и он просто,

он зашёл в палатку,

вот такой паренёк,

отдавал мне автомат, патроны,

говорит: «Дядя Юра, заберите.
Я не хочу. Я не хочу воевать».

И просто плакал.
Мы его успокаивали.

С другой стороны, кошки на душе.

Блин, думаешь, ну стыдно просто!

Ну вот просто перед ним за
всё что творится и так далее.

И ещё один случай был.

— Он выжил?
— Я не знаю.

— Ага.
— Я не знаю. С такими...

Понимаешь, хороший, умный,
поживший командир,

он вообще знает,
кто погибнет, а кто нет.

Ну, по глазам видно сразу.

— Вот такой опыт.
— А ещё случай?

И случай один...

Милиционер — не скажу «мент» — 
из Иркутска,

следак,

прилетел в Моздок,

ночевал у нас в палатке.

Ну, когда ещё мы были в Моздоке.

Потом он уже рванул
в Грозный с конвоем.

Он с фотографией сына бегал:

«Моего сына сюда забрали.
Ребята, как его найти?

Вы не видели? Не видели?
Он в ВДВ, такой-то полк».

Мы говорим:
«Нет, не видели, отец. А что?»

«А меня», — говорит, — «жена
послала сюда. Говорит:

“Без него не возвращайся”».

Говорит: «Я хочу... Как вы думаете?
Хочу сказать, чтобы я вместо него воевал,

а его домой отправить».

И ну просто, знаешь, невероятные
какие-то вещи творились.

И он так... Я тоже не видел
и не знаю про него ничего.

«А меня», — говорит, —
«жена домой не пустит».

И вот с этой фотографией...

А его всё начальство
посылало на три буквы.

А он просто в беспомощности.
Здоровый такой мужик.

Душа такая крутая, видно просто.

У вас хоть раз была истерика
непосредственно там?

Да, была.

Как она проявлялась?

(громко выдыхает) Пуээ...

Ну, когда я видел одного
командира такого циничного,

генерала одного, который там,
знаешь, так...

(звонко втягивает воздух сквозь зубы,
демонстрируя пренебрежение)

Так вот, плотно поев, там.

— Как в фильме «Война»?
— Пощупав официантку, там.

Там, знаешь, люди-то бухали.

Многие в Моздок приезжали, получали
награды, боевые и уезжали в Москву.

— До Грозного...
— Тем, кто не понимает:
Моздок это не Чечня.

— Это соседняя республика.
— Да, да, да.

И как бы, и вот такая харя, блин.

«А чё?» — говорит. — «Солдат на то
и солдат, чтоб погибать».

Ну я ему и вмазал.

— Вмазали?
— Ну да. Потом чуть до дуэли
дело не дошло.

Ну, мне там...

Это уже, по-моему, после Грозного было.
Да, я возвращался.

Мне подарили ТТ.

Ну чтобы застрелиться,
если в окружение попадёшь.

У меня был ТТ и граната.

Или взорваться.

Ну потому что в плен лучше не...

Когда такие войны, гражданские,
в плен лучше не попадать.

— Почему? Потому что будут..?
— Потому что уши отрежут.

Нос, член. Будут мучать.

Ну это... Лучше подорваться, да.

Потом я это всё выбросил.

Но дело не в этом.
Вот такой был у меня момент.

Да, я его хотел убить просто.

Единственный, кого я хотел убить

и один раз стрельнуть, —
это в этого козла.

Я правильно понимаю, что вы должны
были выступать уже в нулевые,

когда войны вроде закончились,
на стадионе «Динамо» в Грозном.

— Да, я там ходил-бродил...
— Чуть ли не на том же мероприятии,
где убили Кадырова-старшего.

Да. Да, мы говорили...
Ну, я же много раз ездил.

И не только...

Но я хочу сказать, что да,
я по этой трибуне прогуливался.

Там, где как раз Ахмата Кадырова
подорвали.

И мы хотели там сделать
большой концерт мира..

Но не в этот же день?

— Ну, это было в мае, да. Не в этот же день.
— Позже?

Но мы хотели в эти дни
сделать концерт.

Там чечены были, наши были —

ну, все, как бы, уже.

Всё дело шло к миру.

И мы хотели сделать этот концерт,
большой, очередной, мира.

Ну как-то вот чтобы

пригасить немножко эту взаимную
ненависть, боль потерь, страх,

потому что очень много же
мирного населения погибло.

Я же там даже с МЧС
санитаром немного работал —

возили раненых чеченских бабушек

в Моздок тоже на вертушках.

Во Владикавказ возили.

Там очень интересно, да.

Ну, и грустно очень. Представляешь,
лежит бабушка чеченская.

У неё авоська, а там крышка
от чайника, блин, —

всё, что у неё осталось, блин.

За всю жизнь её работы.
Просто вообще всё.

Ну, тоже не для слабонервных
зрелище такое, да.

Но в итоге фестиваль этот отменили,
потому что взорвали стадион?

Да, и... Ну...

Да.

Наверно, да.

Смотрите. Помимо Чечни у вас ещё есть Сербия во время Косовского конфликта...

Сербия, да.

— ...и Таджикистан.
— Да.

Блин, а туда-то зачем?

По Чечне нет вопросов.
Это родина.

Я ездил к служивым,

Юрий Александрович,
потому что тогда армия была

в полнейшей кромешной жопе.

Не было там...
Ну просто...

Ну а что, если в Чечне бойцов
одевали в телогрейки 42-го года?

За рукав рванул —
и он оторвался просто.

Я видел там тушёнку чёрт знает какого года,
вздутую какую-то квашеную капусту.

Там жрали чёрт знает что.

Помогала благотворительность
и так далее.

Вообще ничего не было.

И там и сям я ездил к служивым,

потому что армия тогда была в самом
тяжелейшем положении в стране.

А в Югославию вы ездили
к нашим войскам?

— Которыми то ли Евкуров,
то ли кто другой командовал.
— Мы туда ездили, прежде всего,
рубиться за мир.

Мы там играли в Белграде.

Концерт был прерван налётом
авиации натовской.

Помню, там все разбегались.

Но интересно было.

— И вот этот налёт. Тоже, знаешь,
красивейший город...
— Что вы играли тогда?

Ну, «Не стреляй» играли,
«Пластун» играли.

Ну, какие-то песни мира.

И вот это, стоишь там просто,
в гостиницу мы залетели,

и смотришь: весна, город прекрасный,

и вдруг — дуф! дуф!

И какое-то здание просто
при тебе падает, рушится.

Какой-то невероятный
Армагеддон такой, блин.

И весна такая прекрасная, красивая.

Думаешь: «Боже мой! Как же это всё
так вот происходит в жизни?»

Да.

Войны отличаются чем-то
друг от друга?

Да, безусловно.

Чем? Чем Таджикистан,
Югославия, Афган и Чечня?

Нет, это всё гражданские войны.

Ну, есть война, когда уже
на нас точно напали,

когда ты спасаешь отечество
и так далее.

Ну ты знаешь, вот...
Хочу тебе сказать, что...

Вот, опять же, цитирую своего
любимого Николая Бердяева.

Он хорошо сказал, что

«в глазах российских солдат
я не вижу глаза убийц».

Это тонкие вещи!

Вот в миру ты идёшь по улице — 
ты видишь больше глаз убийц,

чем в глазах воина.

Когда он действительно ещё
дрался за отечество, за правду.

Это такие тонкие вещи.

У тех ребят, с которыми
я дружу и знаю,

у них нет глаз убийц.

Это прекрасные парни.

Но они воины, да. Это другая жизнь.

Но зло — в мирной жизни.
Война — это следствие.

Следствие. И война,
с другой стороны...

Как бы там сейчас
меня ни ругали,

ну, я, в принципе, пацифист,

но с другой стороны, война проявляет
человека как ничто другое.

Я видел там такие торжества-
высо́ты духа, понимаешь?

Такую храбрость, смелость.
Такие личные качества.

Вот смотришь на человека — 
он здесь, в быту, никто.

Одет немодно. Какой-то Петрович,
знаешь? Работяга.

А вдруг он там раскрывается, за други своя,
и ведёт себя благороднейшим образом.

И храбр, просто как дьявол.

В лучшем смысле этого слова,
прости господи.

Ну как-то вот, понимаешь,
она раскрывает.

Если вы за служивых,

почему вы не ездили
ни на Донбасс, ни в Сирию?

Нет, нет, нет. Сейчас нет.
Сейчас нет. Всё.

Ну, с меня хватило, Юрий.

Во-вторых, я... Нет, нет.

Ну сколько можно? Ну что же..?

Я уже побывал Хэмингуэем.

Но с другой стороны,
да, получил

по башке и по душе достаточно.

(тяжело выдыхает) Да.

То есть речь о возрасте,
а не характере этих войн?

Не о возрасте, а просто я знаю,
что уже там ничего

такого нового...

Не то что... Я не за новым же езжу.
Просто...

Ну...

Не знаю, Юрий Александрович.

Как-то у меня уже туда ноги
в ту сторону не идут, да.

Картина!

— (Шевчук) Картина — это...
— Это «Кресты».
— Да.

Я, как человек, выросший на сериале
«Бандитский Петербург»...

— Догадался.
Ну, одно время я вообще
много выступал.

Мы с «ДДТ» занимались благотворительностью,
ездили по лагерям, по тюрьмам.

— От тюрьмы и сумы не зарекайся.
— Да.

Это, в общем-то, не так давно.

— (Дудь) Тем более в России.
— Был случай, да, играли в «Крестах».

Большой концерт.

Все заключённые...
Часть их сидела в уголке в этом.

Как они называются,
уголки эти культуры?

— Типа, актовый зал?
— Да, да, да.

А остальные слушали по радиоточкам.

Когда я выходил уже из тюрьмы,

все заключённые

мне что-то кричали, аплодировали.

Я вышел вот прямо перед
ними поклонился.

А они из-за решётки вам кричали?

Они из-за решётки мне
аплодировали, кричали:

«Юрок, держись давай, спасибо!»

В общем, так вот, да.

И местный художник в «Крестах»,
сидит тоже давно...

— Такое. Да. Мужик очень интересный.
— За что, не знаете?

Ой, не знаю.

И вот он написал вещь такую, да.

В 1996 году вам, как и более-менее всем
русским музыкальным звёздам тех времён,

предлагали участие в турне
«Голосу или проиграешь».

— Турне, где топили за Бориса Ельцина.
— Да.

— Вы отказались.
— Да.
— Почему?

Я приехал после Чечни.
Это ответ.

Как я мог за эту власть голосовать?

Нет.

Не, не, не, не.

У меня было собрание с группой.
Деньги были огромные.

— Примерно помните какие?
— 120 тысяч долларов.

— За всё?
— За одну песню.

— Что?
— 120 тысяч долларов за одну песню.

— А концертов же...
— Ну вот приехал куда-то в город, спел «Что такое осень».

Получил 120 штук, дальше поехал.

При цене на трёхкомнатную квартиру в Москве
тысяч в 10 долларов в то время.

(Шевчук) Ну да, да. Ну помнишь все эти коробки, «ксероксы»?

Бабок было море просто.

У нас тогда денег не было
вообще ни копья.

Но я ребятам объяснил,
рассказал, говорю:

«Я не могу поехать в эту х... ну, хрень,

потому что я предам просто людей,

которые просто там подыхали.
Ну как это?»

Честно скажите, были те в группе,
кто был за поездку?

— Мы голосовали.
— Какой счёт?

Три против пяти, что ли?

— Против пяти?
— Да.

При этом я слышал, что вы
на нуле тогда были.

То есть вот было всё довольно
паршиво в смысле денег.

Абсолютно!

Ну так я мотался везде
по этим горячим точкам.

У нас...

Я хочу сказать, что в те года мы...

Ну, народ жил очень тяжело, и

мы, естественно, это всё видели

и в никаких башнях из слоновой
кости не жили и не живём.

Я хочу сказать, что у нас больше было
благотворительных концертов, чем платных.

Смотрите. Если представить, что тур,
например, насчитывал десять городов,

то десять выступлений приносили
группе 1.200.000 долларов?

— Когда?
— Приносили БЫ. Если бы вы согласились.

Ну, да, наверное.

Нет, ну, там деньги... Нет, нет.

Это было 120 тысяч долларов
за два-три города,

потом ещё там... Ну, как бы,
не за один город, нет.

По-моему. Я не помню эти деньги.

А кто-то кроме вас отказался
тогда из тогдашних звёзд?

По-моему, Дима Ревякин.

— Это группа «Калинов мост»?
— Да.

И всё?

Я не помню точно.

А! С Гариком Сукачёвым
был такой прикол.

Он согласился, мне рассказывали,

и где-то в Красноярске
он спустился по трапу.

К нему журналисты:
«Ну как вам? За Ельцина?»

А он говорит: «А я не за Ельцина,
я за Горбачёва».

И его с тура убрали.

— Да?
— Было очень смешно, да.

Я проголосовал за Ельцина.

За Бориса Николаевича Ельцина.

Голосовал за ту команду Ельцина и,
соответственно, мэра столицы Лужкова.

Встреча с Владимиром Путиным
в 2010 году.

Эх. Ожидал этот вопрос, да.

— Для начала...
— Два чувака поговорили. Что такого?

Будет марш несогласных в Питере.
Он будет разгоняться или нет?

(перебивают друг друга)
— (Путин) Юр! Юра, Юра, дорогой! Секундочку!
— Ну почему? Вот я ходил...
Я иду на марш несогласия.

— Не, не, не! Секундочку!
— Я иду на марш несогласия.

Нас 500 человек. 2500 ОМОНовцев.

— Юра, мы с тобой дискутировали... Слушай!
— Мы кого-то убили? Зарезали?

— Я внимательно слушал и не перебивал.
— Хорошо. Хорошо.

— Ну, если вам честно сказать, то...
— Там интереснее среда была.

Сейчас, да, я хочу вас
расспросить про среду,

но вы же понимаете,
что для кучи народа

Юрий Шевчук мало известен
как Юра-музыкант,

он известен как человек,
который не зассал.

Один из немногих, кто не зассал поговорить,
как, вы сами выразились, два чувака.

Это не очень принято у нас.

Для начала. Давайте восстановим.

Кто вас туда пригласил?

Кто собирал всю эту
творческую интеллигенцию?

Ну, была встреча,
был благотворительный концерт,

который организовал
фонд Чулпан Хаматовой.

Ну, я с ней дружу,
и мы всегда помогаем.

Собирались деньги детям,
больным лейкемией, онкологией.

До этого было много концертов.

Ну, денег не хватало
конечно для клиники...

— Давайте коротко скажем, просто чтобы долго...
— Да. Чулпан Хаматова.

Чулпан Хаматова. Коротко про другое.

Это правда, что вы один из основателей
фонда «Подари жизнь»?

— Да нет, я просто помогаю.
— (с пониманием) Мхм!

Чулпан организовала.

Когда вам позвонил

вот тот таинственный человек,
который сказал...

Ну вот как раз за день до этого.
Это меня немножко так раззверило.

— Вежливо говорил или дерзко?
— Вежливо, вежливо. Да.

— Вежливо.
— И попросил не задавать..?

(елейным голосом)
«Юрий Юлианыч...

Владимир Владимирович так устал.

Пожалуйста, не задавайте
каких-то вопросов».

Я говорю: «Ну, а смысл тогда в беседе?
Если вопросов не задавать.

Что, аплодировать, что ли?»

Что он ответил?

Ну, «я вас прошу», туда-сюда.

— Путин сказал, что это провокация.
— Нет.

Вы допускаете, что это кто-то
не имеющий отношения к Путину?

Что вас так разыграли.

Нет, голос был такой, знаешь,
как бы сказать, такой

вежливо-официальный.

Этот официальный голос, знаешь,
его ни с чем не спутаешь.

Ну слушайте, вежливый официальный
голос и у библиотекаря может быть.

Ну, может быть, да.
Но здесь как-то всё к одному, не знаю.

А ещё к тому же всем позвонили.

— А, всем?
— Да.

— Тогда окей.
— Мне потом рассказывали артисты.

Очень смешно сейчас
пересматривать эту запись

и особенно смотреть
на лица людей сидящих.

Пока вы говорили, вы чувствовали,

ну, аромат — извините за —
и мы не материмся, но попёрдывания?

Вот что кому-то было страшно
из тех, кто...

Они растворились все. Но кто-то мне
на ногу отчаянно давил.

— Леонид Ярмольник, очевидно.
— Да, и говорил:

(злобным полушёпотом)
«Блядь, ну хватит, щас посадят!»

А другой половиной лица улыбался Путину.
Это, конечно, великий артист.

— «Половиной лица»?
— Нет, я к нему прекрасно отношусь.

Но там у него случилось хорошо.

Ваша цитата:

«Вы не представляете, какая
тяжёлая там была атмосфера».

— Да, да.
— А что именно тяжёлое?

Охрана меня сверлила глазами.

Но там это так...
Её просто не показали.

Она там со всех сторон стояла.

Там такие шкафы.

Такие, да.

Там было, да.

И как-то вот эта вот

какая-то робость духа
от музыкантов —

у них вот этот страх, знаешь,
такой какой-то,

непонятка какая-то там.

Вот эта чашка в руках ВВП,

из которой он ни разу не выпил.

Всё вот это вот, знаешь,
как-то было очень интересно.

Вообще это не первый раз, когда...
Тоже ваша цитата:

«Народ и царь.
Народ безмолвствует».

Не первый раз, когда люди,

добившиеся колоссальных успехов
в своём основном ремесле,

при встрече с Путиным ведут
себя абсолютно по-рабски.

Меня родители учили...

Это особенно распространено
в футболе и в спорте вообще.

Со всеми поровну,

со всеми уважительно —

и с бомжом, и с президентом.

Меня родители так учили.

Я со всеми говорю всегда...
Пока меня не достанут.

Достали — да, получайте. А так...

Я вежлив до последнего предела.

— (Дудь, понимающе) Мхм!
— Со всеми. Так меня родители.

Как вы отреагировали? Народ возмущался
на переспрашивание «как вас зовут?»

— Политический...
— (Путин) Подождите. А как вас зовут,
извиняюсь?

(Шевчук) Юра Шевчук.

Юра. Юра, это провокация.

(Шевчук) Провокация? Понял.
(Путин смеётся)

А вы? Ну вот только по-честному.

Да там кто-то сказал просто,
кто-то подхватил.

Ну, это типичная такая фишка.

Вы были, Юра, например,
ну допросах?

Ну, я пару раз был в отделении милиции,
но не на Лубянке.

Ну, был там, может, не так немного,
но бывал.

У тебя следак 15 раз спрашивает:

«Как зовут? Фамилия, имя, отчество?»

Чтобы тебя сбить с толку.

Это был такой типичный ход следака.

Но он у него так...
В принципе, видишь, все запомнили.

Когда вы расходились с Путиным,

какое это было рукопожатие?

Они его облепили все, я повернулся
и ушёл. Я не подходил к нему.

Как и о чём вы говорили с коллегами после
этого? Теми, которые были на встрече.

— Ни о чём.
— Никто не говорил..?

А зачем? Мне было неинтересно
их мнение абсолютно.

Я сказал то, что...

Я хотел больше сказать, просто...

По времени не получилось.

Во-вторых, Путин, он так-то молодец —

он держит удар
и нормально отвечал.

Местами шутил. Ну то есть
был такой разговор.

Нет. Мне это было неинтересно
ни с кем обсуждать.

На следующий день телефон заревел.

Мне предложили, сразу позвонили из
Конгресса Соединённых Штатов,

читать там лекцию

и так далее и то прочее.

Я сказал, что мы сами,
без вас, блин, разберёмся.

Ну, я не сторонник того,
чтобы за границей

маму-Родину, так сказать...

— Разбираться на своей земле?
— ...полоскать. Конечно.

Конечно, да.
Я от всего от этого отказался.

А звонили все!

Насколько я знаю, вам потом пришёл ответ из администрации президента.

Где было от...
Вы передали листок Путину?

Да, я просто собрал с «Новой газетой»,

у меня там друзья,
всякие проблемы.

И кстати, вот...

Какие-то проблемы... Ну, много, много,
много. Целую папку ему передал.

Каких-то просьб от кого-то.
Я подготовился!

— И они ответили на это?
— Да.

То есть вы, грубо говоря, говорите:
«Нет свободы слова в стране».

— Да.
— И приводите пример.
— «Есть свобода слова».

— А ответ был такой?
— Да!

Это конструктивные были ответы?

Но с другой стороны,
помогли Дому на Горе,

который тогда задыхался,
который мы ведём,

где излечиваются от недуга
вот этого алкаши-наркоманы.

Очень сильную аренду местная
администрация задвинула

вот этому нашему достаточно
скромному сооружению.

И просто...
Путин через год, но помог, да.

Его администрация.

Вы в те времена, и вы спрашивали про них,
ходили на те самые марши несогласных,

которые тогда в последние числа...

Всё началось с архитектуры.

Я, как бы, знаешь, на это...

Как вы её называете? «Нефтяная»..?

— «Бутылка с нефтью»?
— Да!

— Про «Охта-центр».
— Да, да, да.

И после этого вы втянулись?

Ну, не втянулся, а просто-напросто...

Ну, я всегда был в оппозиции.

Я никогда не любил начальство —
каким бы оно ни было

и что бы оно там нам ни обещало.

Мне как-то всегда было...

Ты пойми: наше поколение
рок-н-ролльщиков —

это свобода просто духа,
внутренняя свобода.

Но все это знают. И делать из меня
какого-то там, я не знаю,

марширующего чувака —

ну это просто глупо;
я всегда был таким.

Когда вы отошли от этого?
Вот что меня...

Я никогда не пел, понимаешь,
как, допустим, некоторые мои коллеги

на инаугурации перед какими-то
президентами, губернаторами.

— (Дудь) Группа «ЛЮБЭ» сейчас появилась на экране.
— Никогда мы не ездили ни на какие
корпоративы, на это на всё.

Мы просто парни такие, другие.

Когда вы отошли от этого?

Вы были в оппозиционной движухе
довольно долго первую половину нулевых.

А сейчас вас там нет. Почему?

Ну как нету?

Просто ну что говорить
одно и то же, блин?

Ну сколько можно? Я просто альбом
напишу, и его люди послушают.

Я выбрал аудиторию, зрителей,
музыку, искусство, потому что...

Ну буду я сидеть,
как какой-нибудь Шендерович:

«Вот, там, власть зло!»

Или наоборот:
«Путин — это наша слава, чудо!»

И что, на это жизнь тратить?
Да я, что, идиот, что ли, блин?

Я лучше новый альбом
запишу с ребятами.

Потому что я уже
всё сказал тыщу раз.

Ну что, я попугай в клетке, блин?

(смеётся)

Путин идёт на очередной срок.

Вы этому радуетесь или грустите
по этому поводу?

Ну, я бы конечно...

Ну, вот, как бы, никого не учу
и никому ничего не советую...

— Кроме Шнура.
— Но... Да, кроме Серёжи, да.

Да, Серёж, привет. (смеётся)

Конечно Навального надо допускать к выборам,
и нечего очковать этим чувакам.

Всё равно Путин, наверно,
победит, безусловно.

Но очковать не нужно.

Ну чего бояться-то Навального?

Допустите его, Владимир Владимирович,
к власти, ну, к выборам нормально.

Ну что такого? Все оценят.

Будет по-мужски.
Всё нормально.

Чё глушить всю эту оппозицию?
Вы поймите одно:

из разницы мнений
обо всё в этом мире

может только выковаться
истина какая-то.

В 93-ем году у вас был концерт
на Дворцовой площади.

И предание сохранило
невероятную цифру:

120 тысяч человек.

По данным МВД, да.

А расскажите, пожалуйста. Вот попробуем
восстановить чувства человека,

который с гитарой выходит —
и вот там море людей.

И на крышах Эрмитажа, и везде.

И даже залезли
на Александрийский столб.

Да хватит вам толкаться!
Ну что же вы, народ?

Я не знаю как, но это было.

Что вы чувствовали? Вам было стрёмно?
Или, наоборот, это эйфория, как от наркоты?

Было стрёмно, потому что город
дал очень мало милиции.

Представляешь, на 120 тысяч
было, по-моему, человек 30.

И всё. И толпа была неуправляемая.

Начали давить народ.

Сзади напирали, и...

При мне там просто...

Ребята нам помогали.
Вынимали девушек.

Слава богу, там одну ногу
сломали одному парню,

но никого не задавили.

Когда...

И мы поехали после этого
концерта на гастроли.

Меня просто колотило и трясло.

Мы шесть раз играли какую-то медленную
песню одну, чтобы успокоить народ.

— Потому что это было...
— На Дворцовой, да?
— Да.
— А одну и ту же или..?

Ну, одну и ту же и или — 
я уже не помню.

Но я помню, что мы пытались
всё это пригасить.

Это было очень.

Я потом поклялся себе больше
никогда в такое не вписываться,

потому что чревато.

И нам ночью уже позвонили из ГУВД,
что никто не погиб.

Я перекрестился
и напился страшно просто.

От счастья, что никто не погиб.

Последняя тема.

Мне непросто про неё говорить,

но я очень бы хотел
про неё поговорить,

поскольку я понимаю, насколько это важная
вещь для всех поклонников группы «ДДТ»

и, в общем-то, не только про них.

— Я правильно понимаю, что Эльмира Бикбова — главная любовь вашей жизни?
— (громко выдыхает) Ох, да-а...

Это...

У меня две любви моей жизни.

Эльмира Бикбова
и Екатерина Георгиевна,

нынешняя моя любовь.

Мне вообще Господь
подарил очень сильно.

Но вот редко очень бывает,
что вот ещё раз.

И я благодарен Богу, судьбе.
Честно говорю просто.

Это невероятная просто...

Но это самая главная
удача, успех в моей жизни.

Песня «Актриса Весна»
написана за ночь.

(звучит песня «ДДТ» — «Актриса Весна»)
♪ Актриса Весна ♪

♪ Актриса Весна ♪

— Это так?
— Да. Когда Эльмира родила сына Петю.

Я бежал в роддом.

Эльмира была актриса.

Актриса Весна, да.

Мы её так и звали, Актриса Весна.
И я её так звал.

Я вот к роддому прибежал, ещё музыки
не было, и прочитал этот текст.

— А! То есть...
— На весь роддом.

— Он был готов, и вы его зачитывали?
— Ну, я за ночь написал, а утром побежал.

Ночью в роддом не пускали.

Сколько музыка накладывается на стихи?

Когда как.

В зависимости от того,
насколько ты музыкант. (смеётся)

На ту песню?

Ну, какой-то вальс, весна.
(нараспев) Актриса Весна...

По-моему, сразу.

Был ли хоть какой-то шанс её спасти?

Нет.

Пытались.

Ни Израиль, ни Германия в те времена
не приостанавливали рак мозга?

Да. Все документы присылали:
«рак мозга».

Ну вот сейчас от этой болезни умер
гениальный Хворостовский.

Рак мозга, да.

Что главное, когда ты
воспитываешь сына один?

И вообще насколько это тяжело?

Ну, я, наверно, не самый
лучший отец Пете,

потому что нужна была и большая
семья, и не только сын.

Его воспитывали бабки.

Потом я как-то врубился
и как-то пытался что-то исправить.

Не знаю, насколько это вышло.

Там бесконечные гастроли.

Времена были такие, 90-ые годы,
очень безденежные.

Ну, представь: в месяц в 90-ом году

я получал 100 долларов.

А концерты давали на стадионы.
Нас всё время обманывали, это, то.

Но мы как-то на деньги-то
и не велись особо.

Но это нынешнее, нулевое, оно уже...

Вы уже...

Почему вы вот так вот на деньгах?

Потому что вы родились
в эти времена уже,

возмужали и оформились в нулевые,

когда как раз был взрыв
капитализма,

когда нефть попёрла.
Я вас прекрасно понимаю.

— И вы же согласны, что это не плохо?
— Да конечно не плохо!

Но просто мы другие.

Мы к этому относились иначе.

Вот сейчас, старик, я задумался.

— Пенсия, там, какая-то — 10 тысяч рублей.
— Да...

Как мне всех прокормить? Я впервые,
вот последние года два так, репу скребу,

думаю: а как они все будут жить
и я заодно на эти 10 тысяч?

Ну и как-то задумался о деньгах.

А так в общем-то всё это..

Наше поколение другое, идеалистов.

Анархистов, идеалистов.

Вы долго приходили в себя?

И что вам помогло?

Всегда, когда трагедия происходит
у человека, есть спасительная точка.

Что было вашей?

Ну, коли честно,

вдруг невероятно

мне позвонил Стас Намин —

и поездка в Иерусалим.

— (Дудь) Ох!
— Да!

Вот знаешь, как-то вот так сложилось, и...

Мы туда приехали, давали концерт.

И я был в храме, у Гроба Господня,
и как-то...

Очень много размышлял об этом, думал.

Как-то мне очень это помогло.

Вот эта поездка, она случилась
совершенно неожиданно.

И это меня вытащило.

А вы при этом близки
к церкви тогда были?

Ну, может быть, не так, да.

Ты знаешь, обычно нашего человека

к Богу приводит какая-то
большая беда или горе.

Это обычно так, да.

К сожалению.

Потому что когда не видишь
уже смысла ни в чём

абсолютно в этом мире,

где всё имеет начало и конец,

и не видишь смысла,
ты уже в полной пустоте,

тогда ты...

Ну, кого-то приводит к Богу,
кого-то — нет.

Но меня где-то вот привела.

Я просто...
Нельзя о Боге всуе говорить.

Но, в общем, так сказал, да.

Расскажите о своей нынешней музе.

Всё, что можно рассказать.

Она очень не любит...

Она прекрасна.

Она самая красивая, умница,
чудо просто.

Прекрасная хозяйка. И она совершенно
ненавидит ничего общественного вот такого.

Как сказал один философ,

«герои почти не остались — 
остался один только хор».

Да, хор, понимаешь?
Вот в Ютьюбе...

Я даже хочу песню написать.

И нам, Юра, осталось решить,

кто же для этого хора
дирижёр, допустим, главный?

Но мы все знаем кто.

(Дудь) А вы были..?

Она не любит светской жизни.
Так же, как и я.

Это замечательно. В 2010 году, когда у вас был
батл с Путиным, вы уже были вместе?

— Да.
— Что она вам сказала после этого батла?

Она очень боится за меня.

Она мне всё говорит: (пониженным тоном)
«Юр, потише! Не говори ничего. Ну хорош.

Пой лучше! Пой, светик. Не надо
ничего говорить. Не нужно никуда лезть».

Почему?! Женщину же должно восхищать,
когда мужчина храбрый.

— Она за меня очень переживает.
— Так мамам можно. Но не женщинам.

Ну она вот переживает очень, да.

Я правильно понимаю, что это
знаменитая штука, на которой рас...

А! Диск с настоящими автографами...

— (Шевчук) «Битлз», да.
— ...всех из «Битлов».

Как вы его получили?

Я его купил на аукционе в Соединённых
Штатах во время гастролей.

Купил «Битлз», «Лэд Зеппелин»
и «Дорс».

Там есть автограф. Моррисона там
шариковой ручкой

расписался, да.

Но это редчайший диск,
потому что «Битлы»

на коду своего существования как группа

уже очень просто расписывались.

А здесь: «С наилучшими
пожеланиями от “Битлз”».

Джордж Харрисон, Ринго Старр — ну все.

Это один из первых альбомов
американских.

Вы же заплатили
большие деньги за это?

Да. Весь гонорар гастрольный,

и ещё даже занял денег
у моего друга одного.

— То есть вы отбомбили три-четыре города в Америке, чтобы купить диски?
— Да. Три диска, да.

Ну, я не мог мимо этого пройти.

Это же кумиры детства.

Блиц! Я задаю вопрос коротко,
вы отвечаете необязательно коротко.

Лучший город России
кроме Санкт-Петербурга?

Уфа.

Безусловно.

Ну а кроме родного там есть
что-то хорошее ещё?

А родной — это главное.

Пойдёте ли вы на выборы
президента России?

Ну, если Навальный будет, пойду.

Если нет — нет?

Не знаю.

Ну, может быть, за Ксению Собчак,
что ли, проголосую.

А вы пойдёте?

Да. Я хожу на выборы, потому что
для того, чтобы требовать с власти,

я обязан проголосовать —
неважно за кого.

Ну, да, наверно. Да.

— Если я не сходил без уважительной причины,
значит, я не имею права с них требовать.
— Да. Наверное.

(Дудь) Это мой подход.

Зачем вы читаете рэп?

Дык это русская частушка.
А я рэп?

Это вот я молодёжи объясняю, да?

— (Шевчук) Вы же молодёжные?
— Ну, новый альбом я имею в виду.

Это очень старая форма
вообще музыкальная.

Я рэп впервые услышал в 90-ом году
в Соединённых Штатах.

Мы приехали в первый раз в 90-ом году.
Покорять Америку, как многие.

Потом с большого похмелья оттуда,
но полные сил, вернулись.

И я там бродил по Южному Бронксу
с товарищем.

И мы там просто напоролись
на стаю афроамериканцев.

Они вот с такими магнитофонами.
И читали рэп.

На нас наехали. Ночь.

— (Дудь) Реально?
— Мы вдвоём. Да. Наехали конкретно.

— Потому что белокожий?
— «Ты вайт мэн, там!

Вот йо проблем, йо бро, мазафака»,
там, туда-сюда.

И я говорю: «Айм рашн!»

Но они так... Видать, совершенно
для них это было неожиданно.

И как-то, знаешь, даже подружились.
О чём-то поговорили.

Как там в Раше? Как там Распути́н?
Какой у него член?

Как у вас..? Их почему-то всех
только это интересует.

— (Дудь) А!
— Какой член у Распутина.

Но рэп вот в первый раз — 90-ый год.

Ну что говорить?
Уже этой форме 27 лет.

Или 30.

Поэтому рэп — это и русская частушка
где-то и так далее и то прочее.

Мы вообще играем...
Я, как бы, не играю рок,

ни стиль, ни рэп, ни это ни то.

Но если мне это очень нравится,

то я это делаю по-своему.
Почему нет?

Чего вы боитесь?

Маму.

(смеётся)

Она у меня живая, ей 92 года.

Фания Акрамовна, я тебя очень
люблю и очень боюсь,

боюсь не облажаться перед тобой.

Мамочка моя хорошая.

Она художник, она молодец.

Русский рок мёртв?

(Шевчук кашляет)

В русском роке, как и в нас во всех,
очень много

какой-то унылой
несправедливости бытия

в справедливости небытия.

(смеётся)

— Нормально?
— Для меня это очень сложно.
— Но классно, да? Классно получилось.

— Последний раз, когда вам было стыдно?
— Сказал, как БГ.

Да.

— Мы, в общем, в одной с ним
локации сейчас.
— Да, да.

Последний раз,
когда вам было стыдно?

Ну, много раз. У меня много раз.
Я самоед в этом смысле.

— Давайте пример.
— Неуправляемый характер иногда просто.

Ну, я держу себя в узде, ну...

Ну вот так чтоб очень стыдно —

когда Киркорова обидел.

Помните, была какая-то с ним буча?

— Вы его назвали как-то грубо.
— А?

— Вы его грубо...
— Ну, грубо, да. Там даже...

Драка была не с ним — с его охраной,
но как-то...

Мне очень было стыдно.
Как будто я девушку обидел.

(оба прыскают, смеются)

Шутка удалась, да. Всё нормально.

Женщина... Я вот хочу сказать
тоже юным рэперам.

Ну нельзя говорить: «Тёлки — суки».

Это же комплексы, ребят.

Я наверняка знаю, что вам в 8 классе —

вы полюбили девочку, а она вам
не ответила взаимностью.

А 8-9 класс проверяет мужика на...

на какие-то главные качества.

Кому там одному не дали или не ��тветили
взаимностью — он пишет стихи.

У него возвышенное что-то
начинает в нём рождаться.

А второй пишет,
что «все бабы — бляди».

Ну, это просто такая
проверочка на вшивость.

И вот я смотрю на некоторых:
«Тёлки — суки, тёлки — суки».

Прости господи.

Надо уважать себя прежде всего
и свои чувства к женщине.

Ответил — получил.

Оказавшись перед Путиным ещё раз,
что вы ему скажете?

Да уже был этот вопрос!

У нас он был во всех предыдущих
30-ти с лишним выпусках.

— Мы так заканчиваем программу.
— Я ему скажу: «Володь, давай выпьем, блин,
а потом поговорим.

И я тебе всё расскажу, блин».

Конкурс! Юрий Юлианович, мы хотим,
чтобы наши подписчики придумали

— и не только подписчики, просто те,
кто посмотрит это интервью, —

придумали следующую штуку.

У вас есть знаменитая фраза
«Чёрный пёс Петербурга».

— Ну вот так вы называете...
— Петербург.
— Чёрный пёс Петербург, да.

— Вы называете Питер Чёрным псом.
— Да.

Друзья, напишите в комментариях, как вы
называете свои населённые пункты,

и в одном-двух предложениях
опишите.

— Ну сейчас Питер уже не Чёрный пёс.
— А какой?

Он Чёрным псом был в девяностые.

Таким суровым, голодным, злым.

Не завешанным никакой рекламой.

Чистым в чём-то.

Можно тогда тем, кто живёт в Петербурге,
придумать новое название для Питера.

— Да. Хорошо. Да.
— А так, кто где бы ни жил...

Называйте прозвище
для своего города.

Что получат эти люди,
Юрий Юлианович?

Вот это. Замечательная вещь.

Честно говоря, от сердца отрываю.

Это вся группа «ДДТ».

— Это вы, да?
— Да, это я тут такой, посмотри.

— (Дудь) Это очень ржачно.
— Классный чувак.

Ну и вот это будет
серьёзный подарок.

Да, это очень здорово.

Связала поклонница
нашего творчества.

В общем, от души!

В чём смысл жизни,
Юрий Юлианович?

Бэ-лин! «Смысл жизни»!

Да вы, батенька, философ!

— Не!
— Юрий Александрович.

Не буду отвечать на этот вопрос,

потому что всё, что я бы ни сказал,
это будет глупостью.

Смысл жизни... Я хочу сказать, что истина
— вещь не застывшая.

Она всё время меняется.
Она неуловима, как мыло в бане.

И вот эти смыслы, их всё время ловишь
— и этим жизнь интересна.

И жизнь интересна
в поисках смыслов, вот.

Истина всегда меняется.

— Спасибо большое, Юрий Юлианович!
— Пожалуйста.
— Спасибо!